Маша.
На первую перемену — видите, как человек переменился… с первого звонка. Выбрался старостой, и вот вам пожалуйста…Юрий.
Коля.
А вот твои номера у нас не пройдут! Ну-ка слезай! Десять минут, как староста, а насорил… Снимай его, ребята!.. А то он что-то очень оторвался от пола.Миша.
И совершил мягкую посадку в районе своего взлета!Юрий.
Миша.
Спасибо, Юрий, нам кажется, что мы обойдемся без твоих советов.Коля.
Лет до ста расти нам без старосты, без такого, как ты…Юрий.
Значит, всё?Мальчишки и девчонки.
Юрий.
Коля.
Думай… Думай! Кстати, Иванов, поздравляю тебя с рекордом!Юрий.
С каким?Миша.
С всесоюзным!.. Ты был старостой класса всего девять минут и восемь секунд.Юрий.
Миша.
Всё равно — рекорд!Пока я окидывал взглядом сочинение, которое вы только что прочитали, Кутырев, по-видимому во избежание неприятностей, оказался у самых дверей.
— Кто меня будет играть?.. — спросил я грозно.
— Маслов… — заикаясь, ответил Кутырев.
— Не пойдет! — отрезал я.
— Но лучше его тебя никто не сыграет.
— Есть, которые сыграют и получше, — ответил я загадочно и задумчиво покачал головой.
— Это, к примеру, кто же? — удивился Кутырев.
— К примеру… это я! Я смогу сыграть самого себя лучше всякого Маслова…
ВОСПОМИНАНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ. К директору! Срочно!
Кутырева так удивило мое предложение, что он долго молча просто стоял и просто не варил тому, ч. о я сказал, и только когда я ещё раз подтвердил своё желание, он сказал изумленно:
— Слушай, Иванов, а ты можешь сам себе разрешить сняться в фильме, где ты будешь играть самого себя? — спросил меня Кутырев.
— Почему это не разрешу, себе я разрешу, а другим никогда. Только я сам себе и могу разрешить, а больше мне никто не сможет разрешить, — подтвердил я.
— Тогда вот тебе роль. Выучи.
Я взял из рук Кутырева текст киносценария. Какого киносценария?! Между нами говоря, это была чистая фальшивка, не похожая ни на мою прошлую жизнь, ни на будущую. Но меня во всём этом заинтересовало вот что: во-первых, отсняв сам себя, я могу потом отснять с помощью Кутырева и сцену с отцом, которую я грозился ему заснять на пленку; во-вторых, мне было интересно, как говорился, сравнить две мои жизни, одну — мою истинную жизнь, которой я жил, и вторую — жизнь, которая представлялась моим соотечественникам. А текст?.. Что ж текст… Текст со временем можно переделать, я имею в виду дикторский текст. Об этом я и поведал всё ещё ошалело глядевшему на меня Кутыреву.
— Текст, конечно, нужно будет изменить, — сказал я.
— Как изменить? — забеспокоился Кутырев.
— Нет, не сейчас, — успокоил я его, — а со временем… Пойми же, из всего, что ты накорябал, только два слова имеют ко мне, и то очень отдаленное, отношенье!
— Какие два слова? — обиделся Кутырев. — Почему только два? Здесь к тебе имеют отношение все слова! Я не корябал, а написал их в минуту вдохновения… И ведёшь ты себя так вот нахально, и поёшь фальшиво. И с уроков пения сбегаешь…
— А почему я вообще-то не занимаюсь пением, вы об этом не задумывались? И если пробовал петь на уроках пения и пел фальшиво, то почему? Вы об этом не получали? — спросил я Кутырева.
— Ну потому, что тебе в детстве, наверное, медведь на ухо наступил, — предположил Кутырев.
— Мне медведь? На ухо? — переспросил я грозно. И пошёл на характер. — Мне медведь?! Это я однажды шёл по тайге и наступил медведю на ухо!
— Это на тебя похоже, — смирился Кутырев.
— Но вообще — это же не снайперский выстрел из этого, как его, из… киноружья, что ли? Разве ты, Кутырев, сам не видишь?
— Мы, к сожалению, о тебе ничего не знаем, — стал оправдываться Кутырев. — Где ты учился, как ты учился?.. Но не всегда же ты был таким гигантским нахалюгой и хвастливым всезнайкой, каким ты выглядишь сейчас. Сейчас, правда, у нас создана комиссия по расследованию твоего, я не хочу сказать темного, я хочу сказать твоего неясного прошлого.
— Ах, значит, уже и комиссию создали?! — восхитился я громко, но в это время раздался звонок.