Свержение ига

   — Спесив государев братец и суда не допустит. Посмешку надо мной учинит, а то и жизни лишит. Он ведь всё перед государем показаться хочет, хотя ежели прямо, то побаивается. Со мной же — чего? Раз ты, скажет, от Иван Васильича пожаловал, я те хвост и ущемлю для евонной досады. А что, так и скажет, у него не задержит. Он ведь ещё мальчонком был проказлив: то в постелю гада подпустит, то быка пивом напоит, то у девок рубахи украдёт. Так вот доселе и играется...

Со временем, однако, игры Бориса стали не такими уж безобидными. Сызмальства навыкнув к вину и разврату, он не отрезвился в зрелости. Гулял громко и широко, со множеством прихлебателей, из которых образовался весёлый полк пьяниц и охальников — «легион бесов», как они сами себя называли. «Легионеры» постоянно разнообразили круг пьяных оргий, изощрялись перед князем и друг перед другом, ржавчина порока быстро разъедала округу и захватила почти весь Волоцкий удел. То, что не работало на пьяное зелье, приходило в запустение и упадок. Зарастали поля и огороды, изводились скот и птица, разрушались дома и хозяйственные постройки. Не во всякой избе можно было найти кусок хлеба, но почти у всех имелись пузатые горланы с хмельным зельем. Им оплачивалась любая услуга, им начинался и кончался любой день.

Ощера кутался в медвежью полость и продолжал своё:

   — В этой пьяной вотчине не то что от князя, даже от смерда может ущемление статься. Прошлый раз в здешних колдобинах моя лошадь подкову обронила. Так, веришь ли, полдня кузнеца искали и нашли лишь такого, который еле на ногах стоял. Ему речёшь: ковать нужно, а он улыбается да н гнилой рот пальцем тычет — налей, дескать. Говорить уже разучился. Пришлось налить, тогда только и принялся за работу. Я всё боялся, что не на место подкову прибьёт, одначе обошлось.

С въездом в Волоцкий удел слова Ощеры нашли зримое подтверждение. Им встречались убогие постоялые дворы, громко кричащие, расхристанные люди, утонувшие в сугробах, кривые, поставленные без всякого лада дома. Под Волоколамском нагнали кучку чернецов, бредущих за ветхим старцем. От подвоза они отказались, но остановке, похоже, обрадовались. Предводитель, назвавшийся отцом Варсонофием, оказался монахом недавно учреждённой Иосифовой обители. Он вёл послушников для свершения духовного подвига.

   — Им предстоит вступить в логово диавола, — объяснил старец, тыча узловатым пальцем в сторону Волоколамска, — самозреть его козни и не распасться от едкого тлена.

   — В вашей обители считается подвигом не борьба с пороком, а лишь созерцание его? — удивился Матвей.

   — Ты не знаешь силы антихриста и глубины здешней пагубы, путник, — вздохнул Варсонофий. — Наша обитель молода, она борется Божьим словом и силой примера, но не всегда берёт верх.

   — Расскажи подробнее, святой отец, — попросил Матвей.

Дальнейший путь он продолжил вместе с ним.

С новым монастырём у Бориса Волоцкого складывались непростые отношения. Обычно каждый удельный князь был заинтересован в том, чтобы иметь у себя крупную монастырскую вотчину, поскольку она увеличивала его богатства и поднимала авторитет. Борис подарил монастырю на обзаведение несколько деревень, надеясь со временем возместить потерянное сторицею. Но Иосиф Волоцкий, основатель монастыря, с отдачей не спешил. Он сразу же принялся за исправление местных нравов, причём начал с самого князя, отправив тому несколько нравоучительных посланий. Пьянство, блуд, сквернословие, игрища, наряды, соколиная охота — всё, чем жил волоцкий князь, подверглось гневному осуждению бойкого игумена. Первое послание Борис воспринял как неизбежную плату за будущие монастырские блага, второе отнёс на счёт чрезмерной ретивости нового настоятеля, а третьим уже раздражился. Он приказал окунуть привёзшего послание в отхожую яму и в гаком виде отправил его назад. Подобного намёка оказалось для игумена достаточно. Писать посланий он не прекратил, но сменил адресата. Его нравоучения стали расходиться по другим монастырям и быстро вышли за пределы Волоцкого удела. Монастырь и князь стали как бы не замечать друг друга. Посещение города членами обители было строжайше запрещено, зато ставилось обязательным условием тем, кто собирался вступить в неё. А князь устраивал этим беднягам такое гостеприимство, выдержать которое являлось почти подвигом. Матвей слушал мерную речь неторопливо бредущего Варсонофия и сочувственно поглядывал на молодые, чуть тронутые мягким пушком розовощёкие лица послушников. Им предстояло нелёгкое испытание, Матвей даже подосадовал на своё опрометчивое решение остаться и с сожалением посмотрел вслед уже скрывавшемуся в снежной дали оставленному поезду.