Свет

Днем он слушал старые записи или переключал телеканалы в поисках любой новости научного характера. Ему все было интересно. Анна же не знала, куда себя деть. Как-то утром за завтраком она спросила:

– Как думаешь, ты меня в конце концов убьешь?

– Вряд ли, – ответил он. – Не сейчас.

И добавил:

– Не знаю.

Она накрыла его руку своей.

– Убьешь, и ты это знаешь, – сказала она. – Ты просто удержаться не сумеешь.

Кэрни взглянул через окно на океан.

– Не знаю.

Она убрала руку и остаток утра держалась замкнуто. Уклончивые ответы всегда оставляли ее озадаченной и, как ему подумалось, рассерженной. Издержки детства. Ее жизненные трудности не слишком отличались от его собственных: не доверяя жизни, Анна искала в ней чего-то более требовательного. Но дело тут было не только в этом. Они загнали себя за флажки собственных отношений и понятия не имели, как дальше вести себя друг с другом. Он не хотел, чтоб Анна выздоровела. Она не хотела, чтобы Кэрни сделался надежным и добропорядочным человеком. По ночам они кружили вокруг да около, выискивая уязвимости и необычные способы принудить партнера к исполнению собственных задумок. Анна в том преуспевала. Однажды ночью она его удивила, попросив со своей обычной ослепительно-уязвимой усмешкой:

– Ты не против мне вставить?

Они стащили с кровати пэтчворковое одеяло и устроились у очага, где догорали, обращаясь в снежно-белую золу, принесенные морем сучья. Анна лежала на боку перед огнем, и тело ее белизной почти не уступало пеплу. Задумчиво оглядывая очерченный тенями худощавый контур, Кэрни произнес:

– Нет. Не думаю, что я смогу.

Она прикусила губу и полуобернулась:

– А что со мной не так?

– Ты никогда этого не хотела, – сказал он осторожно.

– Я хотела, – ответила она. – Я с самого начала хотела, но было же понятно, что ты против. Половина девчонок Кембриджа хотели. А ты все время дрочил и ни разу не кончил в девушку. Инге Нойман – та, с картами Таро, – была этим сильно озадачена.

При этих словах лицо Кэрни помертвело, и Анна хихикнула.

– По крайней мере, я заставила тебя на меня кончить, – сказала она.

Он не нашел ничего лучшего, как рассказать ей о Доме Дрока.

– С дороги этого дома не увидишь, – говорил он, наклонясь вперед и гневаясь сам на себя за вложенные в фантазию силы. – Он очень хорошо спрятан. Видны лишь деревья, плотно увитые плющом, несколько ярдов мшистой дорожки да табличка с именем владельца. На землях рядом с домом всегда лежит тень, не считая тех мест, где солнечный свет яркими лужицами проливается на лужайку через случайные прорехи в кронах деревьев. Место это казалось таким реальным. И тот же самый свет просачивается в комнату третьего этажа, где в духоте под крышей всегда конец дня, где неизменно слышится тяжелое дыхание человека, полностью ушедшего в себя. Потом появляются мои кузины и начинают раздеваться. – Он рассмеялся. – По крайней мере, так я себе это воображал.

Анна взглянула на него в недоумении.

Он прибавил:

– Я бы за ними наблюдал. Мастурбируя при этом.

– Но этого же в действительности не происходило?

– О нет. Это выдумка.

– Тогда я не…

– Я в жизни пальцем к ним не притрагивался. – Он даже не осмелился к ним приблизиться. Такими энергичными, такими грубыми они ему казались. – Иллюзия Дома Дрока отравила мне всю жизнь. Появившись в Кембридже, я оказался бессилен.

Кэрни пожал плечами.

– Понятия не имею почему, – признался он. – Я просто забыть это не мог. То обещание.

Анна уставилась на него.

– Это сущая эксплуатация, – сказала она. – Использовать других в угоду тому, что происходит лишь в твоем воображении.

– Я бежал от вещей, которые стремился… – начал было объяснять он.

– Нет, – перебила она, – это возмутительно.

Она подцепила одеяло за уголок и отволокла его обратно в спальню. Кровать скрипнула под телом Анны. Он чувствовал себя скованным и пристыженным. И сказал жалко, будто сам себе не до конца веря:

– Я всегда думал, что Шрэндер – моя кара за это.

– Убирайся.

– Это ты меня использовала, – проговорил он.

– Нет. Никогда.

26 50 000 кельвинов

– Конечно, нам немного повезло, – признал дядя Зип.