Свет

– Эд, если потребуется, мы уйдем и вернемся с гребаным ордером на обыск, а потом заберем у тебя эти стволы, – ответил Рэнк. Пожал плечами. – Надо будет, так тебя самого загребем. Твой дом обыщем. Твою жену, если она у тебя еще есть, до следующей субботы молотить раком будем. Ну так что, Эд, с тобой по-хорошему или по-плохому?

– По-любому, – ответствовал Эд.

– Не-а, не по-любому, – сказал Отто Рэнк. – Не в этот раз. Удивлен, что ты не в курсе.

Он пожал плечами.

– Хотя нет, – добавил он, – думаю, ты в курсе.

Он ткнул Эду в лицо пальцем, точно стволом.

– Попозже, – сказал он.

– Да пошел ты, Рэнк! – огрызнулся Эд.

Он понял, что дела швах, когда Рэнк в ответ лишь рассмеялся и ушел.

– Бля, Эд, ну зачем? – сказал Хансон. Пожал плечами. И тоже ушел.

Убедившись, что они свалили, Эд вышел на улицу к своей тачке, четырехцилиндровому «доджу» сорок седьмого года, куда кто-то присобачил клаксон от «кадди» пятьдесят второго. Завел мотор и посидел мгновение, прислушиваясь к мурлыканью четырехцилиндрового двигателя. Посмотрел на ладони.

– По-любому, суки! – прошептал он, вжал педаль газа в пол и помчался в даунтаун.

Надо было выяснить, что происходит. В офисе окружного прокурора у него была знакомая деваха, по фамилии Робинсон. Он ее раз уломал пойти с ним в бар к Салливану на перекус. Высокая, широкогубая, улыбчивая, с классными сиськами, и майонез с уголков рта так слизывает, что сразу думаешь: а вот бы она и тебе уголки рта эдак облизала. Эд знал, что сумеет ее и на это уговорить, если постарается как следует. Он сумеет, но в данный момент его больше занимало дело Брэйди и то, что об этом деле знали Рэнк и Хансон.

– Знаешь, Рита… – начал он.

– Не-не, Китаец Эд, ты не гони лошадей, – сказала Рита. Забарабанила пальцами по столешнице и выглянула в окно на людную улицу. Она приехала сюда из Детройта в поисках новых ощущений. А нашла просто еще один город, провонявший двуокисью серы, город, где надежду так легко потерять в черном тумане выхлопов.

– На такую приманку меня не поймаешь… – продекламировала она.

Китаец Эд пожал плечами. На полпути к двери заведения Салливана он услышал:

– Эй, Эд, ты все еще дуешься?

Он обернулся. Может, не такой уж и пропащий этот денек. Рита Робинсон улыбалась. Он шел обратно к ней, когда случилось нечто странное. В дверях заведения Салливана что-то возникло и загородило собой свет. Рита, которая видела эту штуку, уставилась на нее мимо Эда, на лице ее проступил ужас; Эд, который этой штуки не видел, собирался было спросить, что там не так. Рита подняла руку и показала.

– Господи, Эд! – вырвалось у нее. – Ты только глянь.

Он обернулся и посмотрел туда. В дверь бара силилась протиснуться исполинская желтая утка.

4 Веления сердца

– Но ты же никогда не звонишь! – воскликнула Анна Кэрни.

– Сейчас звоню, – пояснил он, словно ребенку.

– Ты никогда не приходишь меня повидать.

Анна Кэрни обитала в Гроув-парке, на переплетении улочек между рекой и железнодорожным полотном. Худенькая, склонная к анорексии, с непрестанно озадаченным выражением лица; она взяла его фамилию, предпочтя ее своей. В ее доме, служившем некогда социальным жильем, было темно и царил беспорядок. Пахло домашним супом, чаем «Эрл Грей» и прокисшим молоком. Раньше, на съемных квартирах, она рисовала рыб на стенах ванных комнат, исписывала все двери посланиями к друзьям, заклеивала поляроидными снимками и записками самой себе. Старая привычка, но записки в основном новые.

Если не хочешь делать чего-то, что не должна, – прочел Кэрни, – делай только то, что можешь, и будь что будет.

– Ты неплохо выглядишь, – сказал он.

– Значит, я растолстела. Люди всегда так говорят, когда я набираю вес.

Он пожал плечами.

– В любом случае, – заметил он, – приятно снова с тобой увидеться.

– Ты меня из ванны вытащил. Я на твой звонок прибежала вся в мыле.

Она держала в задней комнате кое-какие его вещи: кровать, стул, маленький стеллаж, выкрашенный зеленой краской. На стеллаже лежали два-три перышка, огарок треугольной ароматической свечи и пригоршня прибрежной гальки, слабо пахнувшей морем; камушки были аккуратно разложены перед фотографией в рамке, запечатлевшей самого Кэрни семилетним мальчиком.

Хотя эти вещи принадлежали ему, жизнь, запечатленная в них, казалась невразумительной и не трогала его. Поглядев на них мгновение, он потер лицо руками и зажег свечу. Вытряхнул кости Шрэндер из кожаного футлярчика, подбросил несколько раз. Они были крупнее, чем можно ожидать, из отполированного коричневатого материала, в котором Кэрни заподозрил человеческую кость. Кубики подпрыгивали и перекатывались между предметами экспозиции, образуя узоры неясного смысла. До того как украсть кости, он пользовался с той же целью картами Таро: две-три колоды все еще лежат где-нибудь в ящике, засаленные от частой тасовки, но по-прежнему в родных упаковках.

– Есть будешь? – спросила Анна из ванной. Было слышно, как она моется. – Я тебе что-нибудь приготовлю, если хочешь.

Кэрни вздохнул.

– Хорошо бы, – ответил он.