Читаем Свет полностью

Свет

Я почувствовала, как он запечатлел на моих позолоченных губах пепельный поцелуй, а потом по моей шее прошелся ветерок. А следом раздался шепот, разнесшийся эхом: «Прости меня».

Я снова перевожу взгляд на Слейда, а он, похоже, чувствует, что я вспомнила, и потому кивает.

– Ты отравил меня гнилью?

В мыслях мелькают образы, и все до единого ужасают. Гнилые трупы солдат, оставленные на границе Шестого царства, их тела раздулись и источают смрад на снегу. А потом стражники Мидаса, которые преграждают мне выход из комнаты. Слейд, который отравляет их гнилью, пока их лица не иссушаются, а сердца не увядают. И еще одно воспоминание: как он идет к Рэнхолду, оставляя за собой гнилые корни, отравляющие покрытую снегом землю.

Я была как те иссушенные трупы? Гнила изнутри с потрескавшимися губами? Я осматриваю свою кожу, словно хочу увидеть определенные признаки, но все выглядит как обычно.

– Гниль так не видна, – сообщает Слейд, словно всегда предугадывает, о чем я подумаю.

У него на лице появляется мученическое выражение.

– Ты… умирала, – сдавленно произносит он, виновато опустив плечи. – И, черт, я не знал, как поступить, но не мог просто ждать, когда ты опустошишь себя полностью. Потому применил против тебя силу.

Я обдумываю его слова и медленно качаю головой.

– Нет. Ты применил силу на мне, а не против меня. Потому что ты прав: я умирала.

Он вздрагивает – так неуловимо, что я едва это замечаю.

– Я… Ты не злишься?

У меня между бровями залегает складка.

– С чего мне злиться?

Слейд озадаченно смотрит.

– Аурен, я отравил тебя гнилью, черт подери. Проник в твое тело и остановил силу, погрузив в состояние разложения.

Я морщу нос.

– Ну, я могла бы обойтись без описания, как выглядит это состояние разложения, – бурчу я.

– Я рисковал твоей жизнью, – продолжает Слейд, и я понимаю, что эти слова и вина мучили его с тех пор, как он применил ко мне свою силу. – Я использовал против тебя магию, а потом забрал и увез далеко от твоего золота, держа в таком состоянии. – В отчаянии он хватает себя за волосы и озирается по сторонам, словно пытаясь заглянуть на глубину своей вины. – А если бы я прождал слишком долго? Если бы не смог ее выкорчевать?

– Все это время ты себя ненавидел. – Это не вопрос – я вижу и слышу правду в том, как он произносит эти слова. Я нежно беру Слейда за руку и сжимаю его пальцы. – Ты меня спас, – тихо говорю я, и он смотрит на меня так, словно отчаянно хочет увидеть. Словно не может отвести взгляд, иначе его поглотят эти тени вины.

Он слегка сутулится и запрокидывает голову, вздохнув.

– Есть кое-что еще.

Внутри у меня что-то сжимается.

– Что?

Слейд снова выпрямляется и смотрит на меня.

– Когда я обратил вспять действие гнили и удалил из твоего тела свою силу… один фрагмент остался.

Остался фрагмент.

Я округляю глаза, чувствуя, как внутри все переворачивается.

– Что значит остался? – Я прижимаю руку к груди, будто пытаюсь прочувствовать. – Ты уверен?

Он резко кивает.

– Абсолютно. Я даже сейчас его чувствую, но этот фрагмент прочно в тебе укоренился. Сколько бы раз я ни пытался его вытащить, не выходит.

От волнения по спине ползут мурашки, и я с трудом сглатываю.

– Я должна волноваться?

– Нет, – говорит он с такой решительной уверенностью, что я начинаю сомневаться, так ли это на самом деле или Слейд просто хочет, чтобы оно так и было. – Не пересчитать, сколько я проверял, иногда несколько часов кряду, но гниль тебе не вредит. Она просто… там.

– Такое раньше случалось?

– Никогда.

Я по-прежнему прижимаю руку к груди, поэтому опускаю ее.

– Ты и дальше будешь проверять? – спрашиваю я, не в силах скрыть сквозящее в голосе беспокойство. – Скажешь, если что-нибудь изменится?

– Клянусь.

Я неспешно киваю, пытаясь свыкнуться с этим открытием, хотя есть у меня подозрение, что еще не скоро мне это удастся.

– Я хочу вернуться в дом.

Слейд как будто хочет сказать что-то еще, но сдерживается.

– Хорошо, Золотая пташка.

Я почти бесшумно иду за ним в Грот, минуя каменные стены пещеры и продолжая восхищаться этим затененным пристанищем. Всеми его тайными расщелинами и укромными уголками, потому как чувствую, что и во мне самой сокрыто столько же закоулков.

Но даже пристанище однажды перестает таковым быть.

Потому, когда мы возвращаемся в Грот и дверь за мной закрывается, я не должна удивляться внезапно пронесшемуся по моему телу холоду. Холод – это предупреждение, что развязался первый узел на веревочке, которую я пыталась не замечать, и теперь я чувствую себя развязнее. Неустойчивее.

И есть у меня ощущение, что как бы я ни пыталась собрать все это воедино, ничего не изменится.