Свет дьявола

Все мертвецы похожи друг на друга независимо от возраста и званий, но абхазские покойники отличны особым нравом. Я потребовал подробностей, но в ответ слышал уклончивые слова. Видно, смерть в райских кущах, под сенью финиковых пальм, полна языческих чудес. Недаром для обуздания излишней резвости природы сюда сошлись три апостола: Андрей, Матфей и брат по плоти Господа, Симон Кананит, домашний свидетель претворения воды в вино, которого здесь и обезглавили. Желто-красный, в помпезном купеческом стиле императора Александра Третьего монастырь на Новом Афоне, на месте возможного погребения Симона, стал словно окриком: «Молчать!» Иначе, крепостью христианского табу. Но сладкий воздух, вид на море – не спится, няня! Не Черноморье, а червь сомнения.

Я приехал в Абхазию неучем по части местных дел, скептиком по отношению к «банановой республике», под гнетом обстоятельств, как я считал, свалившейся в ноги Москве. Меня волновал вопрос собственной безопасности: мне казалось, что я могу стать легкой жертвой абхазских абреков, которых – как мокриц после дождя. В запасе моих абхазских представлений были, в сущности, одни мелочи. До этого я был в Абхазии дважды, но собственно Абхазии не обнаружил. В начале 1980-х годов в Очамчире, невзрачном, сытом городке, я принял участие в местном конкурсе «Кто больше выпьет?» и победил, выпив тридцать два граненых стакана белого домашнего вина. Второй раз я жил поздней осенью в Доме творчества писателей в Пицунде – там не нашлось ни писателей, ни творчества, ни солнца.

Теперь я приехал вовремя. Абхазская история только начинается. Все делится на «до» и «после» войны. Это страна, где дети по свисту пули определяют ее калибр. Грузины, проиграв войну 1992–1993 годов против самопровозглашенной республики, возбудили абхазское самосознание, покатившееся, как колесо, из патриархата в гражданское общество, свободу слова и повальное графоманство. До этого шла предыстория, когда все, кому не лень, из Абхазии хотели сделать не-Абхазию. Чем меньше страна, тем больше она себя любит. Заповедь выживания. Мне дули в уши про Колхиду, размещенную отчасти на месте нынешней Абхазии, про золотое руно, аргонавтов и Медею, в честь которой назвали медицину. Меня нафаршировали сведениями о мировой востребованности абхазской земли: ее колонизировали все, от греков, римлян, византийцев до итальянцев и турков, установивших здесь суннитский ислам (XVI–XVIII в.в.) и разведших прибыльную работорговлю, – но никто ее не завоевал. Абхазский характер вкупе с древним абхазским царством оказались сильнее всех, включая Российскую империю, которая, заглотнув Абхазию в XIX веке, за последующие бунты, конвульсии, мятежи официально объявила абхазцев «виновным населением». Я уже был готов признать Абхазию центром мира.

Прищурив глаз и сделав хитрый вид, Станислав Лакоба, историк, поэт, секретарь по национальной безопасности Абхазии, в сухумской кофейне поведал мне ключевой миф. Когда Бог распределял народам места под солнцем, сказал этот добродушный человек с родимым пятном в пол-лица, Он как-то забыл об абхазцах, народ-то маленький, и потому в конце концов отдал им то место у Черного моря, где хотел жить сам. Бог отправился жить на небо, оставив здесь свой осыпавшийся шлейф божеств и русалок, и абхазцы прописались в его земной резиденции.

В результате каждый, кто приезжает в Абхазию, может легко составить себе впечатление о вкусах и ландшафтных пристрастиях Творца. Ни скромности, ни минимализма. Напротив, буйный субтропический Рубенс. Горы, море, розы, эвкалипты, ущелья, долины, мандарины, гроты, озера, форель, гранаты, земляника, ночные филины, необходимая мелкая нечисть: летучие мыши – длиннокрылы и бурый ушан, а также медведи, серны, кавказские кроты. Торжество природного изобилия всасывает в себя человека: он становится частью природы так же естественно, как в Сибири превращается в ее диссидента в кальсонах. Слияние с природой как полезно, так и вредно для разумного существа. Природный ритм убаюкивает сознание и расковывает инстинкты. Лень и воинственность, похотливость и трудолюбие – все перемешивается в абхазском характере, очевидном вассале природных флюидов. Абхазцы чувствуют себя в язычестве, как рыба в море.

Красоты Абхазии настолько картинны, что не лезут ни в какую картину: иначе она превратится в китчевый образ роскошного ботанического сада, наложившегося на территорию не менее роскошного зоопарка. Маяковский почувствовал китч абхазского эдема: «Вокруг цветы и море синее. То в глаз тебе магнолия, то в нос тебе глициния». Остальные русские писатели, посетившие Абхазию, испытывали по отношению к ней неумеренные восторги. Мандельштам приходил в восторг от сложной абхазской фонетики, шипящих и звенящих звуков, вырывающихся из гортани, «поросшей волосами». Его возбуждало, что все существительные в Абхазии начинаются с буквы «а».