Свет дня

Он свирепо уставился. На секунду – мертвая точка. Потом повернулся (моя заслуга!), выдернул из-за пояса полотенце и потопал на кухню. По пути что-то еще цедил сквозь зубы.

Во мне внезапная уверенность.

Она смотрела на меня. Изучала как что-то упавшее с небес. За окнами вовсю шпарил дождь. Апрель, скоро Пасха. Мой ход – и моя кинопроба, вроде того. Она опять затянулась и опять пустила дым вверх.

Я сказал:

«Самое лучшее, когда он принесет, не пить. Оставить как есть и уйти».

«Так я и собиралась сделать».

Кофе он принес, но без особой любезности. Половина уже была на блюдце, а когда он брякнул его на стол, выплеснулось еще больше.

Мы встали разом, стулья под нами скрипнули. «Шиллинг», – сказал он и скрестил руки. Она погасила окурок. Я вынул из кармана монету, хлопнул ею по столу. Мы протиснулись мимо него – он врос в пол как дерево. Как вышли на улицу, дождь вдруг кончился, точно наверху повернули кран. В небе просветлело. Можно подумать, это тоже входило в план.

Я все помню – все, Элен. Как она сразу схватила меня под руку. Блеск мокрого тротуара. Пленки бензина на воде в желобах – маленькие извивающиеся радуги. Лужи, которые она обходила, веснушки у нее на запястьях.

Ты, папа, глядишь и не видишь.

Позже я сказал ей:

«Только женщины так курят – дым прямо над собой. Сердитые женщины. Как чайник на огне».

Она посмотрела на меня:

«А ты наблюдательный».

«Работа такая.– Рано или поздно это должно было выйти наружу.– Я полицейский».

Но она не отступилась, не передумала.

А сама была педагогом-стажером. (А я же ненавидел училок!) Но я еще этого не знал.

«В штатском», – уточнил я.

«А то и голышом», – сказала она.

Снаружи опять льет. Шипение дождя. Чайник на огне. Наблюдательный – гляжу и вижу.

Она жила на втором этаже, и в ее комнате к двери шкафа был приклеен плакат. Фотография: мужчина в майке, из широкого рта торчит сигарета, руку поднял, в ней пистолет дулом вверх. Эдакий красавчик-негодяй. Каждый вечер смотрел, как она раздевается.

«Кто это?» – спросил я.

«Жан-Поль Бельмондо».

«Кто он такой?»

Я остался на оба выходных. Еще до того как я ушел, она сняла плакат.

Вот как я познакомился с твоей мамой, Элен. Как тебе мой шоколадный рулет? В комнате с нами был еще один мужчина – француз с пистолетом.

Педагог-стажер. Вот уж не думал – не гадал. Нагота – хороший камуфляж. Последний год учебы. В пасхальные каникулы решила подработать официанткой. Но теперь уже не работает. Пройдет время, и станет директрисой, целой школой будет руководить. Ну а сейчас держит в руке, сложив ее чашечкой, мое мужское хозяйство.

Да, не думал – не гадал. Но не только этого я в ней не увидел. Не увидел и девушку, которая три года назад ушла от родителей. Да, Элен, именно так она поступила – и они отреклись от нее.

Прошли месяцы, прежде чем она мне это рассказала. Может, боялась, что я от нее отступлюсь. Дело в том, что они, вся семья, были религиозные – строгие-престрогие, чудаки такие. В спальне у нее висело изображение Христа.

А она взяла и восстала (тоже мятежница, мама твоя). В семнадцать лет объявила им, что больше в это не верит.

Наглость, отвага. Даже теперь, спустя годы после того как она ушла от меня, я пытаюсь себе это представить. Отважная, своенравная девка. Я и теперь представляю ее себе семнадцатилетней, такой, какой я ее никогда не знал, совершающей свой первый отважный поступок. Как будто стоит наверху, впереди проволока, и она вот-вот на эту проволоку шагнет. А Бог – тот еще выше, гневно смотрит на нее вниз.

Великая специалистка по уходам.

Но я что, действительно этого не знал? Разве я не увидел этого там, «У Марко»? Ушла от Бога. Дальше – компенсация, долгая медленная компенсация. Сначала Жан-Поль Бельмондо, потом я.

Как мы выбираем? Мне полагалось быть в суде. Если бы судья, а за ним сержант не отпустили меня гулять...

В те давние времена мне даже нравилось выступать свидетелем на процессах. Странно – ведь в словах я не был силен. Действие – дело другое. Ведь стоишь там иной раз как дурак и слушаешь, как твои показания разносят в пух и прах. Видишь, как люди выходят сухими из воды. И все же я считал это подспорьем чему-то. Тому, ради чего, собственно, мы стараемся. Казалось бы, всего-навсего слова – но и часть какой-то ткани, системы: право, закон.

Шестьдесят восьмой год. Поженились мы в начале следующего. Мне тогда светила должность детектива-сержанта, она была дипломированной учительницей. Образцовые граждане. Тем не менее ее родители не пришли (я, помнится, был этому рад). Мои, конечно, дело другое.

Джорджи берет в жены учительницу! Он, который так ненавидел школу!

Они стояли бок о бок, взяв друг друга под руку, и, наверно, вспоминали свою свадьбу.

Бюро записей. Гражданская процедура – что еще могло быть? Но с конфетти и цветами. И с фотографиями, конечно. Кто их делал? Известно кто.

На минутку ему пришлось отделиться. «Улыбочка!»

Как мы выбираем? Мой отец подошел к делу со всей серьезностью – так, во всяком случае, гласит легенда. С серьезностью полицейского. Шел с фотоаппаратом и прочесывал пляж.