Свет других миров (СИ)

Клаус, кажется, хотел сказать что-то ещё, но то ли не мог сформулировать, то ли не решался. Он склонился вперёд, отталкиваясь от скамейки и поднимаясь. Пошатнулся, тряхнул головой и обернулся. Коснулся плеча Пятого пальцами.

— Спасибо, что пришёл, — он вымученно улыбнулся, и улыбка это была лишь отблеском его прежнего.

— Я не был уверен, что мне стоит приходить. Что я не сделаю хуже, — честно сказал Пятый. — Но я должен был тебя увидеть. И всё объяснить и… — он замолк и качнул головой.

— Оу, тогда…

Клаус не договорил, и Пятый поднял голову. Что Клаус удержал? Почему не закончил свой вопрос? Он смотрел на брата и не мог понять, что осталось невысказанным.

— Полагаю тебя ждут? — спросил Клаус.

Пятый коротко кивнул. У него было всё время мира, чтобы вернуться домой, но заслуживал ли он вообще хоть какое-то место называть домом? Лучше бы он провалился обратно в утонувший мир.

Только даже туда он больше попасть не мог.

— Ждут, — едва слышно сказал он. — Не знаю, зачем.

— Не «зачем», Пятый, а «потому что». Ждут, потому что любят, — Клаус сделал шаг назад и сунул руки в карманы. Будто искал там что-то. — Ты знал, что все эти годы они оставляли подарки в наших комнатах? Они всегда нас ждали, — и кивнул сам себе. Осмотрелся, махнул Пятому левой рукой как-то неуверенно, нерешительно.

— Клаус, — Пятый не встал, не пошёл следом. Просто заговорил: — Я… Пожалуйста, береги себя.

— Ты тоже, — отозвался Клаус.

Пятый запнулся. «Ты всё, что у меня осталось. Я не хочу потерять тебя тоже» так и осталось невысказанным. Он сгорбился на своём месте и снова уставился на плиту перед собой.

Сломленный.

Проигравший.

Рана на спине начала затягиваться только через две недели после похорон. Рёбра зажили быстрее, сошли синяки и ссадины. Их с Лайлой всё ещё не пускали на миссии — Куратор убедила высшее руководство, что пока он не восстановится полностью, нельзя рисковать.

И Пятый день за днём проводил дома. Пока Куратора не было, с ним обычно была Лайла. Иногда она опаздывала и заставала его сидящим на полу у окна, подставившим лицо солнцу. Он грелся, надеясь, что так затянутся и душевные раны, но легче не становилось.

Лайла забивала день повседневными глупостями, таскала его гулять и слушать новую — для восьмидесятых — музыку. Обсуждала с ним книги, кино. Закидывала на него ноги, валяясь на диване, и часами говорила, и говорила, и говорила.

Её голос, бархатный и нежный, успокаивал и убаюкивал, и Пятый любил её только сильнее.

Как любил и Куратора, которая приходила по вечерам, и не ждала даже, когда он сам придёт. Наливала себе вино, садилась на диван и хлопала по коленям. Пятый устраивал на них голову, и Куратор рассказывала, как прошёл её день, перебирая его волосы.

Он был дома. Пустота, оставшаяся в сердце после смерти братьев и сестёр, никуда не девалась, но постепенно боль угасала.

А чувство вины становилось сильнее.

— Я давно хотела спросить, — однажды спросила Лайла. — Что ты сделал… когда выстрелил огоньком Долорес из револьвера.

— Что? — Пятый непонимающе обернулся и вскинул брови. — Ты о чём?

— Ты не помнишь? У тебя была подвеска, ты её всегда носил.

Пятый отвёл взгляд и задумался. Покачал головой.

— Я знаю, что я пожертвовал чем-то важным, чтобы закрыть портал. Но я не помню… Это было что-то важное. Иногда я чувствую какую-то фантомную боль, но я не помню, что это.

— Ох, — Лайла свела брови вместе, домиком. — Ох, Пятый, — шагнула к нему и обняла со спины, прижалась к нему всем телом. — Пятый, ты стольким пожертвовал, и продолжаешь гнуть эту тупую волынку с «я не герой».

Пятый непонимающе замер. Он правда не знал, что потерял, и фантомные боли были даже не самыми сильными. Но Лайла, похоже, знала, какой огромной была его жертва.

— Мне так жаль, Пятый. Мне очень, очень жаль.

Через пару месяцев он вернулся к работе в Комиссии. Его встречали с фанфарами и ЭйДжей лично вручил благодарность. В его честь даже устроили банкет, но Пятый молчал почти всё те несколько часов, что он длился. Просто сидел по правую руку от Куратора, и смотрел на подходящих к нему агентов невидящим взглядом.

Когда пришло время держать речь, Пятый встал, сжимая в пальцах рюмку хереса, обвёл собравшихся взглядом и хрипло сказал:

— Не за что, — и сел обратно.

Им с Лайлой больше не давали рядовых заданий. Что-то похитрее и поизощрённее. Поинтереснее. Но толка от этого не было. На заданиях Пятый был безрассудным и беспечным. Заботился только о напарнице, но никогда о себе, и от того он раз за разом возвращался с ранами и ушибами по всему телу.

Осенью их перевели в руководство — не безликими клерками, а поближе к Куратору, под её непосредственное руководство. Рост их карьеры был самым стремительным за все годы существования Комиссии, но даже уборщики знали, что причиной этого было то, что Пятый так и не отошёл от смерти семьи.

Все знали, что он заплатил слишком много и что стремления жить в нём почти не осталось.

И никто, кроме Лайлы и Куратора, никогда не смотрел ему в глаза.