Свет гаснет

— Я могу поужинать с мужчиной, не падая ему в руки, словно перезревшее яблоко.

— Ну а он?

— Саймон! Ты ведешь себя как ребенок. Он не пытался за мной приударить, а если бы и попытался, то я вполне в состоянии с этим справиться. Я ведь тебе говорила: я не завязываю отношений во время репетиций. Ты патологически ревнив на пустом месте. Совершенно на пустом.

— Мэгги, прости. Мне ужасно жаль. Прости меня, Мэгги, дорогая.

— Ладно. Но никаких спальных сцен. Говорю тебе, я чиста, как первый снег, когда репетирую роль. Честное слово.

— Я тебе верю. Конечно.

— Ну тогда перестань рыскать вокруг, словно небесное воинство, или как там оно называлось в сборнике церковных гимнов. «Господи, чего тут стесняться!», как говорила миссис Боффин[99].

— Ладно, — сказал он, и его лицо осветила красивая улыбка. — Нечего.

— И мы все прояснили?

— Да.

— Тогда выпей еще и расскажи мне, что ты думаешь о юном Малькольме.

— Юный Малькольм? Это трудный вопрос. Я думаю, у него все получится, но придется как следует поработать.

Они радостно и взволновано принялись обсуждать английскую сцену и занимались этим до самого ужина. Мэгги достала бутылку вина, суп был отличный, котлеты превосходные.

— Как хорошо, — сказала Мэгги, когда они поели.

— Идеально.

— Каким же ты был глупым, желая себе навредить, чтоб другим досадить, разве нет? Посидим полчаса у камина, а потом ты должен будешь уйти.

— Как скажешь.

— Да, я на этом настаиваю. Я собираюсь поработать над сценой с хождением во сне. Я хочу потренироваться говорить голосом лунатика. Мертвым, без модуляций, металлическим. Как думаешь, это произведет эффект?

— Да.

Она посмотрела на него и подумала: каким приятным и романтичным он кажется, и какая жалость, что он так по-глупому ревнив. Это было видно по его рту. Ничто не могло справиться с этой ревностью.

Когда он собрался уходить, она сказала:

— Спокойной ночи, дорогой. Ты ведь не станешь срываться на Дугале? Это было бы так глупо. Отыгрываться на нем совершенно не за что.

— Как скажешь.

Он держал ее за руки. Она быстро поцеловала его и отстранилась.

— Спокойной ночи, Саймон.

— Спокойной ночи.

Когда она закрыла за ним дверь и он остался один, он сказал:

— И все равно: к дьяволу Дугала Макдугала.

IV

Утром в понедельник перемены в атмосфере театра были еще заметнее. Она не была мрачной. Она была гнетущей и нервной. Похоже на приближение грозы, подумал Перегрин. Все будто замерло в душном ожидании.

Перегрин закончил расстановку мизансцен. К среде они прошли всю пьесу и сыграли ее целиком.

В поведении труппы тоже произошли заметные изменения. Как правило, актеры, закончив репетировать свою сцену, уходили с ощущением тревоги или освобождения. Они мысленно возвращались к своим диалогам, отмечали в них трудные места и в уме репетировали их заново, или ставили воображаемую галочку напротив удачных кусков. После этого они уходили за кулисы или с профессиональным интересом наблюдали за другими актерами, или читали газеты и книги — в соответствии со своим темпераментом и склонностями.

Этим утром все было иначе. Все без исключения актеры сидели вместе и наблюдали за происходящим с какой-то новой напряженностью. Словно каждый из них продолжал играть свою роль, и другой реальности для них не существовало. Даже в тех сценах, которые уже были размечены, но еще не проработаны, присутствовало нервное напряжение: правда выйдет наружу, и герои придут к назначенному им концу.

Сегодня труппа должна была впервые увидеть поединок. Вокруг Макдуфа образовалось нечто похожее на ореол темного ангела, шагающего сквозь битву в поисках Макбета. Он встречал людей в одежде Макбета и принимал их за него, но он должен был найти самого Макбета, и никого другого. Наконец Макдуф увидел его — вооруженного, в шлеме и маске, и закричал: «Стой, адский пес!»[100]

Макбет обернулся.

Ладони у Перегрина вспотели. Таны, стоявшие за кулисами, были ошеломлены. Сталь билась о сталь со звоном и визгом, когда лезвия мечей скользили друг по другу. Кроме этих звуков было слышно лишь тяжелое дыхание мужчин.

Макдуф взмахнул мечом и резко опустил его вниз. Макбет закрылся от удара щитом и, пошатнувшись, шагнул вперед.

Сидевшая в зрительном зале Нина вскрикнула.

Пока они оба переводили дух, прозвучала хвастливая фраза Макбета о том, что ему не может причинить вреда рожденный женщиной, и ответ Макдуфа о том, что он «до срока из чрева матери был вырван»[101]. Затем финальная часть поединка, когда Макдуф гонит его вглубь сцены и за кулисы. Прервавшийся за кулисами крик Макбета. Сцена на несколько секунд опустела. Затем послышались звуки труб и барабанов, на сцене появились Малькольм, старый Сивард и ликующие таны. Большая сцена. Старый Сивард говорит о смерти сына. Появляются Макдуф и Сейтон с головой Макбета на острие меча. «Проклятого тирана голова вот здесь, смотри»[102], кричит Макдуф.

Малькольма провозглашают королем Шотландии, пьеса заканчивается.

— Спасибо всем, — сказал Перегрин. — Большое всем спасибо.