Свет и мрак<br />Сборник фантастических повестей и рассказов

Гриша посмотрел на нее рассеянно и ничего не ответил. Его занимали все эти бары— в париках и манжетах, — занимали звезды, которые сияли на груди князя Петра Алексеевича, занимала старая моська княжны Мавры Степановны, и, в особенности, её арапка. Он с изумлением и страхом смотрел на её черное лоснящееся лицо, толстые губы, на сверкавшие ослепительной белизной белки черных, блестящих глаз и на её вышитое золотом красное платье…

X

Раннее утро. Радостное солнце играет в старом доме. Оно играет, на золоте и мраморе, на хрустале и фарфоре. Оно сверкает радужными огнями в гранях стеклянных подвесок, стелется мягким блеском на штофных обоях. Косой луч его упал в голубую гостиную, и расцвела и заиграла вся голубая гостиная. Поползли теплые отсветы по голубому штофу и светлые блики засверкали на золоченой мебели, на раззолоченных вазах.

Радостный луч сверкает и в сердце Гризли.

Все трепещет внутри её и каждый нерв её дрожит и поет радостную песню.

И вся она сияет, как нарядная лютня, и не замечает, как сильно натянуты все её струны, и чутко отзывается в ней каждый луч радостно сверкающего солнца. Она знакомит маленького дикаря со старым домом. Она все показывает и обо всем рассказывает Грише. И так полно, переполнено её сердце, — так много ей надо передать, с самого начала, другому ответному сердцу, — что нет у неё слов. Да и что значат слова, когда само сердце просится говорить и слиться с другим, — милым, родным сердцем?!

— Вот это наша зала, — показывает она Грише.

— Эка большуща, ровно церковь, — замечает Гриша. — А нешто меряно — сколько в ней саженев? — И он меряет глазами, и на его детские глаза зала кажется неизмеримой. — А это что? — спрашивает он, указывая на статуи света, несущие канделябры, — это анделы?

— Нет, это гении света — объясняет Гризли. — Они всюду вносят жизнь и свет, всюду!

И не может понять Гриша, как неподвижный статуи могут вносить свет. Он подходит к ним и проводит ручкой по ножке статуи.

— Ишь — пылища-то, — говорит он, показывая запачканную руку. — Из лебастру, чай, сделаны?

— Нет, Гриша. Из мрамора. Есть такой камень как известка, только твердый такой, знаешь слегка прозрачный…

— А там это больши раззолочены палати? — спрашивает Гриша, показывая на хоры.

А Гризли смеется и объясняет ему, что там, на этих палатях, играют музыканты, когда внизу, в зале, танцуют. Идут дальше, в желтую гостиную.

Гризли подводит его к молящемуся мальчику.

— Посмотри-ка, Гриша, — говорит Гризли: — он молится. Посмотри, какое у него доброе, прекрасное лицо.

— А зачем-же он голый? — недоумевает Гриша. — Ровно из бани!..

— Это ангельчик!.. Гриша!

— Ангельчик!.. а зачем-же вон в том углу смеется? Это тоже ангельчик? — спрашивает Гриша, указывая на амура.

— Нет, это амур.

— Ну, а если вон этот не будет молиться и засмеется, так он тоже будет амуром? — спрашивает он.

И Гризли вдруг поражает это сходство: «да почему же, — думает она, — я называла одного ангельчиком, а другого амуром?»

— Видишь-ли, Гриша, — говорит она, — амур — это бог любви, маленький такой божок, которому покланялись древние римляне, а ангельчик — это служитель Бога.

— Да чем-же они разнятся? — снова недоумевает Гриша. — Ведь энтот и вон тот все равно мальчики, оба голенькие и с крылышками. Разве ангельчик не может смеяться?

— Может, да не так, не таким смехом: ведь ты посмотри, Гриша, — и она схватывает его за руку и подводит к статуе, — ты посмотри, милый, разве может так смеяться ангельчик? Ведь это плут-мальчишка. У него смех и грех на уме. Он смотрит как бы созорничать. Разве же это ангельчик?!

Но Гриша не убеждается этой разницей.

— Нет, — говорит он, — я чай, тот мальчик может тоже смеяться.

Но Гризли не слушает его и увлекает дальше, увлекает в голубую гостиную, со стен которой смотрят большие потемневшие, старинные картины. Она показывает ему «Жертвоприношение Исаака». Из почернелого фона картины как-то странно, клочками, выдаются: часть тела Исаака, рука Авраама и половина лица ангела. Гриша ничего не понимает в этой картине, как ни толкует ему Гризли.

— Да зачем же Он велел зарезать, — спрашивает он, — ему сына?

— Затем, чтобы узнать, послушает он Его или нет!

— Да ведь Бог все знает! — Как же Он не знал, послушает-ли Авраам Его или нет?

— Ах, Гриша! Бог дает нам свободу делать так, как мы хотим. Как же Он мог знать: послушает Его Авраам или нет? Он хотел испытать, любит ли он Его больше, чем своего сына?

Гриша ничего не ответил. Он только отвернулся от картины и подумал: «как же Бог не знал, любит Авраам Его или нет?.. Ведь Он все знает!»

Гризли подвела его к Юдифи, и глаза её заблестели.

— Смотри, Гриша, смотри, какое чудесное лицо у этой женщины! Знаешь-ли? Она пришла в лагерь, в стан неприятеля. И полководец Олоферн пригласил ее отужинать с ним; она согласилась, а когда, после ужина, он заснул, то она взяла его меч и отрубила у него голову. Потом отнесла эту голову в лагерь, к своим иудеям. Когда противники увидали эту голову, то на них такой страх напал, что они сняли лагерь и убежали.