Свет и мрак<br />Сборник фантастических повестей и рассказов

«Родимый! лесной царь в глаза мне сверкнул?»

— Видишь, он испугался. Слышишь, какой испуг в его словах? Слушай, слушай, Гриша, — теперь отец отвечает ему:

«О, нет! все спокойно в ночной тишине,
«То ветлы седые стоят в стороне».

— А что такое лесной царь? Это кто такой? — спрашивает Гриша. — Это леший, что ли?

— Ах, нет, Гриша! — и она перестала играть и закрыла лицо руками! — Видишь, у нас это леший, а там в Германии, это лесной царь. У нас это безобразный, мохнатый лесной человек, а там — красивый старик, весь в белом, с большой седой бородой и в светлой короне. Это чудный царь лесов… Но слушай, слушай дальше!

— А что значит: красивый старик?..

— Слушай, слушай!.. — говорит Гризли, прислушиваясь сама к чудному говору лесного царя. — Слышишь, как ласково говорит он с мальчиком:

«Дитя! оглянися! младенец, ко мне!
Веселого много в моей стороне.
Цветы бирюзовы, жемчужны струи
Из золота слиты чертоги мои».

А вот видишь, видишь, — заговорил опять сын. — Слышишь, как испуганно он говорит отцу:

«Родимый! Лесной царь к себе нас манит.
Он золото, радость и перлы сулит!»

А вот-вот опять спокойно, тихо отвечает отец:

«О, нет, мой младенец, ослышался ты!»

Но Гриша не слушает — ни что говорит сын и лесной царь, ни то, что отвечает отец. Давно уже, с первых аккордов, он был поглощен одним вопросом: что и как играет в этом громадном, кривом ящике на трех пузатых ногах? — Он тихо приподнялся, встал на колени и заглянул под крышку рояля.

В это время мальчик отчаянно всхлипывал. Звучали тонкие, жалостные, дискантовые нотки, — и вдруг, Гриша увидел, что под крышкой рояля прыгают какие-то куколки, с маленькими серыми головками.

— Гризли, Гризли! — заговорил он торопливым шопотом: — смотри, смотри туда! Это что тако прыгает там? Какие-то куколки. Ма-а-ахонькия!

Гризли сняла руки с рояли. Вся поэзия улетела; все радостное, восторженное, так высоко поднятое чувство довольства, наслаждения превратилось в озлобление: грусть тоску, разочарование. Она закрыла лицо руками, опустила голову на рояль и отчаянно зарыдала.

Гриша соскочил со стула. Он несколько мгновений растерянно стоял перед названной сестрой. Потом робко начал теребить ее за рукав платья.

— Гризли! Гризли! — допрашивал он. — О чем ты, Гризли? Тебе чего, скажи мне, родненькая моя, о чем?

И углы его носа начали подпрыгивать; рот искривился; он быстро, часто замигал и громко заплакал, утирая кулаком слезы.

Гризли откинула, подняла голову, схватила обеими руками руки Гриши и притянула его к себе.

— Не плачь, глупый, не плачь! Это так, пройдет. Видишь, я не плачу, все пройдет.

И она крепко поцеловала его.

— Пойдем, бежим скорее. Пойдем в сад, в парк. Туда, дальше от красоты.

И они побежали в сад, в парк. Солнечное утро, душное, жаркое стояло над вековыми дубами. Песок накалился. Косули спали в тени, и только птичник шумел и голосил нестерпимо…

Так голосит какой-нибудь кузнечик в сухой траве и, среди жаркого дня и общей томительной тишины, выводит свои бесконечные трескучие трели…

XI

Тучи плывут, тучи несутся на черных крыльях жаркой июльской ночи. Плывут они с севера, плывут с полудня, плывут, наплывают со всех четырех сторон света.

Страшно, тяжело в душном воздухе. Грозная тишина притаилась, молчит. Что-то зреет в её таинственной мгле?

Только порой порыв ветра проснется, набежит, взмоет целое облако пыли и снова уляжется.

Только порой какой-то зловещий, подземный гул и глухой рокот, где-то тихо, угрюмо прокатится и заглохнет.

Темная, черная ночь в старом доме.

Все мертво, застыло среди гробовой тишины.

Страшно, пустынно в большой зале, все молчит среди страшной, черной ночи.

Неслышно, из дальних комнат, из мышиных норок собрались, как маленькия тени, по углам огромной залы, старые мыши и крысы. Собрались, столпились и молча, чутко ждут, приложив уши: что будет, что свершится в таинственной ночной тишине, среди зловещего страшного мрака!

А в этом мраке, над самым паркетом, плывут, клубятся темные тени. Какие-то неуловимые образы тихо носятся, поднимаются, как облака тонкого дыма, встают— уродливые, безобразные, — выше и выше, растут и расплываются, как тонкий серый туман, как неопределенное стремление человека.

Из гостиной, так же как тень, является Гризли. Легким облачком пара, тихо плывет она, белеет среди мрака, и относятся от неё, уплывают, как от дуновения летучего ветерка, мрачные, безобразные тени.

Они протягивают к ней длинные, когтистые руки, но эти руки бессильно клонятся долу, закругляются и разносятся как хлопья тумана.

— «Слушай, слушай и умей понимать!» — тихо шепчут мрачные, высокие стены.

— «Слушай, слушай и умей понимать! — чуть слышно шепчут мрачные призраки!