Свет и тени

Как-то раз, глубокой ночью, в полнолуние, Шубха тихонько отворила дверь и, робко выглянув, осмотрелась по сторонам. Полная луна, одинокая, как Шубха, взирала на спящую землю. В девушке ключом била молодая жизнь, радости и печали заполняли все ее существо; она дошла до границы своего беспредельного одиночества и, сама не сознавая того, перешагнула ее. И вот наедине с безмолвной взволнованной матерью-природой стояла немая взволнованная девушка…

Между тем мысль о замужестве дочери не давала родителям покоя. Соседи осуждали их и поговаривали, что им не удастся пристроить дочь, хотя Баниконтха и был человеком богатым: его семья могла позволить себе есть дважды в день рыбу с рисом, и естественно, что у него было много врагов.

Баниконтха долго советовался с женщинами и через несколько дней куда-то уехал.

Наконец он вернулся и сказал:

— Едем в Калькутту!

Стали собираться на чужбину. Тяжелые, как густой утренний туман, слезы сжали сердце Шубхи. С безотчетным страхом, который мучил ее последние дни, ходила она, как бессловесное животное, то за матерью, то за отцом. Расширенными, большими глазами девушка с тревогой всматривалась в их лица, пытаясь хоть что-нибудь понять, но родители не говорили ей ни слова.

Как-то раз в полдень, закинув, по обыкновению, удочку, Протап, смеясь, сказал:

— Ну, Шу, достали для тебя жениха! Ты уедешь и выйдешь замуж. Но смотри нас не забывай!

И снова занялся рыбной ловлей.

Шубха взглянула на Протапа, точно смертельно раненная лань на охотника. «Что я тебе сделала?» — спрашивали ее глаза, полные немой тоски. В тот день она уже не сидела под деревом.

Проснувшись, Баниконтха курил в своей спальне, когда в комнату вбежала Шубха и, припав к его ногам, громко разрыдалась. Баниконтха пытался успокоить ее, но и сам не мог удержать слезы.

Отъезд в Калькутту был назначен на следующий день. Шубха пошла в хлев проститься с друзьями детства. Она кормила животных из своих рук, обнимала их, нежно шептала им что-то, ласково смотрела в глаза. Слезы неудержимым потоком катились по ее щекам.

Выйдя из дома светлой ночью, Шубха упала на душистую траву у давно знакомой, родной и милой реки. Девушка обнимала могучую, спокойную мать человечества — землю, как будто хотела сказать: «Не отпускай меня, мать! Держи меня так же крепко, как я тебя!»

Когда приехали в Калькутту, мать с особым старанием одела Шубху. Скрутив волосы дочери в узел, она обвязала их лентой и украсила драгоценностями, чем, надо сказать, убила природную красоту девушки. Из глаз Шубхи лились слезы. Мать ругала ее, опасаясь, что глаза распухнут и покраснеют, но никакие угрозы не могли остановить рыдания девушки.

Наконец явился жених со своим другом посмотреть невесту. Родители были обеспокоены и взволнованы так, будто сам бог сошел выбрать животное для заклания. Без конца наставляя дочь, мать довела ее до того, что девушка расплакалась еще сильнее, и в таком состоянии Шубху представили избраннику.

Жених, взглянув на нее, промолвил:

— Недурна.

Видя неутешные слезы девушки, молодой человек подумал, что у нее нежная душа. Решив, что сердце, которое так горько убивается при разлуке с родителями, будет заботливо и нежно к мужу, он сказал:

— Слезы девушки только поднимают ей цену, как жемчужины — цену раковины.

Больше он ничего не добавил.

Справились в календаре, и в один из благоприятных дней сыграли свадьбу.

Передав немую девушку молодому человеку, родители вернулись домой: их каста и будущее были спасены.

Муж Шубхи работал на западе и вскоре после свадьбы увез туда жену. Не прошло и недели, как все уже знали, что новобрачная — немая. Ну, а если кто и не догадался, в этом была не ее вина: девушка не пыталась никого обмануть. Глазами она говорила всю правду, но никто не мог понять ее! Шубха осматривалась, но нигде не находила с детства родных лиц тех, кто бы мог понять ее. Из сердца немой девушки поднимался неудержимый, нечеловеческий крик, но и его не мог услышать никто. А муж Шубхи, в следующий раз более внимательно разглядев невесту и пустив в ход не только глаза, но и уши, женился на другой девушке, которая обладала даром речи.

1892

НАСЛЕДСТВО

I

Я ухожу! — гневно сказал отцу Бриндабон Кундо.

— Ах ты, щенок! — ответил Джогонатх Кундо. — Я с детства кормил и одевал тебя! Ты никогда не сможешь мне заплатить за это. Какая наглость!

В доме Джогонатха не много тратили на еду и одежду. В древности праведники питались очень скудно, носили только крайне необходимую одежду, и Джогонатх старался следовать их великому примеру. Правда, нельзя сказать, чтобы он особенно преуспевал. Частично это происходило из-за пороков, свойственных современному обществу, а частично — из-за совершенно противоестественных потребностей человеческого организма.

Все шло более или менее гладко, пока не женился его сын. После свадьбы сын перестал придерживаться высоких взглядов отца в отношении пищи и одежды. Обнаружилось, что в своих стремлениях он материальное предпочитает духовному. Расходы Джогонатха все увеличивались.