Свет и тени

— Пусть отсохнет моя рука, если возьму! Но я ставлю одно условие: если когда-нибудь придет мой внук Гокулчондро, о котором я ничего не знаю, или его сын, или сын его сына, или внук его сына, или кто-нибудь из его рода, — ты отдашь ему все эти деньги.

Мальчик подумал, что старик сошел с ума, и тотчас же ответил:

— Хорошо.

— Тогда садись сюда.

— Зачем?

— Мы совершим богослужение.

— Зачем?

— Так надо.

Нитай сел. Джогонатх взял сандаловую палочку, киноварью поставил ему знак на лоб, на шею надел гирлянду, сам уселся перед ним и начал бормотать молитву.

Мальчику было страшно сидеть, как идолу, и слушать молитву. Он окликнул старика:

— Дада!

Джогонатх ничего не ответил и продолжал бормотать.

Наконец он с большим трудом стал по одному пододвигать к мальчику кувшины, приговаривая каждый раз:

— Все эти деньги я отдам Гокулчондро Кундо, сыну Бриндабона Кундо, сыну Джогонатха Кундо, сыну Пороманондо Кундо, сыну Пранкришна Кундо, сыну Годахора Кундо, сыну Джудхиштира Кундо, или сыну Гокулчондо Кундо, или его внуку, или кому-нибудь из прямых потомков его рода.

Когда священнодействие закончилось, в маленькой пещере стоял туман от дыма светильника и дыхания двух людей. От непрерывного повторения за стариком всех имен мальчику стало плохо. У него заплетался язык, кружилась голова, горели руки и ноги, он задыхался.

Пламя светильника слабело и вдруг совсем погасло. В темноте мальчик услышал, что Джогонатх поднимается по лестнице наверх.

— Дада, ты куда? — в смятении закричал он.

— Я пошел, — ответил Джогонатх, — а ты оставайся здесь, тебя никто не найдет. Только помни: Гокулчондро — сын Бриндабона, а Бриндабон — сын Джогонатха.

Старик поднялся наверх и вытащил лестницу. Задыхаясь, напрягая все свои силы, мальчик прошептал:

— Дада, я пойду к отцу!

Джогонатх закрыл камнем отверстие и, приложив ухо к земле, услышал, как Нитай еще раз, задыхаясь, позвал:

— Отец!

После этого послышался шум падения, и наступила тишина.

Передав таким образом свое богатство в руки Джокхи[16], Джогонатх засыпал камень землей. Сверху он набросал кирпичи и щебень, повсюду валявшийся в разрушенном храме, все это прикрыл дерном и посадил куст, который вырыл в лесу.

Уже почти рассвело, а он никак не мог покинуть это место и время от времени слушал, прикладывая ухо к земле. Ему казалось, что откуда-то издалека, из самой середины земли, доносится плач. Джогонатху чудилось, что ночное небо переполнено этими звуками, что они разбудили всех людей на земле и эти люди сидят на постелях и прислушиваются…

Старик торопливо насыпал один слой земли на другой и утрамбовал их. Он как будто хотел засыпать лицо земли.

Вдруг кто-то окликнул его:

— Отец!

Старик стукнул в землю:

— Молчи! Все услышат.

Снова:

— Отец!

Тут только старик заметил, что уже взошло солнце. Джогонатх со страхом покинул храм и вышел в поле. Опять кто-то позвал его:

— Отец!

Джогонатх испуганно обернулся и увидел Бриндабона.

— Отец, я узнал, что мой сын прячется у тебя. Отдай его.

Старик сощурил глаза, сморщил лицо и, наклонившись к Бриндабону, спросил:

— Твой сын?

— Да, Гокул. Теперь его зовут Нитай Пал, а меня Домадор. Ты так «прославился», что мы решили изменить наши имена.

Старик вытянул вперед руки, растопырил пальцы, словно хотел упереться в воздух, и рухнул на землю.

Когда Джогонатх пришел в себя, он привел Бриндабона в храм и спросил:

— Слышишь, кто-то плачет?

— Нет.

— А ты приложи ухо к земле. Слышишь, кто-то зовет: «Отец!»?

— Нет.

Старик как будто немного успокоился.

С тех пор он всех спрашивал:

— Слышишь, кто-то плачет?

И все смеялись над сумасшедшим.

Прошло около четырех лет. Наступил день смерти старика. И когда глаза его уже перестали видеть свет, а дыхание прерывалось, умирающий вдруг с силой приподнялся. Хватая обеими руками воздух, он проговорил:

— Нитай, кто-то унес мою лестницу!

И, не найдя лестницы, чтобы выбраться из лишенной воздуха и света пещеры, старик тяжело упал на постель. Он ушел туда, где кончается игра в прятки между жизнью и смертью, — туда, где никого нельзя найти.

1891

МОХАМАЙЯ

I

Мохамайя и Раджиблочон встретились в старом, разрушенном храме на берегу реки.

Не говоря ни слова, Мохамайя пристально смотрела на Раджиба. «Как ты осмелился позвать меня сюда, да еще в такое время! — казалось, укорял ее взор. — До сих пор я выслушивала все, что ты говорил, но ты стал слишком дерзким».

Сконфуженный таким взглядом, Раджиб робко подошел к девушке. Сегодня ему хотелось сказать ей много слов, но он тут же отступился от своего намерения. Однако, как бы там ни было, ему нужно было объяснить Мохамайе, зачем он просил ее прийти в храм, поэтому он торопливо произнес:

— Давай убежим отсюда и поженимся.

Раджиб сказал именно то, что хотел, но без вступления, которое уже давно было подготовлено в его сердце, поэтому слова прозвучали так сухо и резко, что их странно было слышать. Он пробормотал их невнятно, запинаясь, и больше не мог добавить ни одного слова.

Глупый Раджиб! Позвать в этот полдень Мохамайю на берег реки, в разрушенный храм, и не найти лучших слов, чем «Давай поженимся»!