Свет и тени

В то время, когда Шошибушон начал хлопотать по делу Хоркумара; когда он стал наводить справки в толстых томах, репетируя свою речь и мысленно вызывая свидетелей на перекрестный допрос; когда он, дрожа от волнения и обливаясь потом, представлял себя на открытом судебном процессе перед огромной толпой зрителей и заранее наслаждался своей полной победой в сражении, — его маленькая ученица каждый день приходила в определенное время к дверям его дома, держа в руке потрепанный учебник, исписанную чернилами тетрадку и захватив с собой то фрукты, то цветы из своего сада, то сласти из кладовой матери, то бетель.

В первые дни она видела, что Шошибушон сосредоточенно перелистывает страницы большой мрачной книги без картинок. Прежде, какие бы книги ни читал, он всегда старался что-нибудь объяснить Гирибале, — неужели теперь во всей этой груде черных книг нет и двух слов для нее? Неужели только потому, что эти книги такие большие, а она такая маленькая?

И, чтобы привлечь внимание учителя, Гирибала начинала петь, писала и громко читала написанное, раскачиваясь при этом из стороны в сторону, но никакого результата не добивалась. Она очень сердилась в душе на толстую черную книгу. Эта книга представлялась ей безобразным, злым, безжалостным существом. Каждая непонятная страница казалась Гирибале лицом скверного человека, который смотрел на нее с немым презрением за то, что она маленькая девочка.

Если бы какой-нибудь вор украл эту книгу, Гирибала утащила бы из кладовой матери все сласти, чтобы наградить его. С какими только диковинными, необыкновенными молитвами об уничтожении этой злой книги не обращалась она к богам! Но боги не услышали ее, и я не вижу никакой необходимости сообщать читателям содержание тех молитв.

Тогда огорченная девочка решила три дня не ходить к учителю. Потом, чтобы определить результаты такой строгой меры, она пошла — конечно, совсем по другому делу — дорогой мимо дома Шошибушона и украдкой заглянула в окно.

Теперь у Шошибушона не было той черной книги — он стоял посреди комнаты и, размахивая руками, обращался к железным прутьям решетки с речью на иностранном языке. Вероятно, он пробовал на этом железе, удастся ли ему растопить сердце судьи. Знавший жизнь только по книгам, Шошибушон думал, что если в прежние времена Демосфен, Цицерон, Барк, Шеридан и другие ораторы совершали чудеса своими речами, поражали стрелами своих слов несправедливость, обличали насилие, ниспровергали гордыню, то и в наше время для этого нет ничего невозможного. Стоя в своем маленьком старом домишке в небольшой деревеньке, он представлял себе, как перед лицом всего мира пристыдит этого опьяненного властью высокомерного англичанина и заставит его раскаяться. Смеялись ли боги на небесах, слушая его, или слезы лились из их божественных глаз, никто не знает.

Поэтому он так и не заметил Гирибалу в тот день. Слив у девочки больше не было — она разочаровалась в действии сливовых косточек. Теперь, если Шошибушон с невозмутимым видом спрашивал: «Гири, сегодня слив не будет?», ей казалось, что он насмехается над нею, она коротко отвечала: «Уходи» и убегала.

Сегодня Гирибала решила прибегнуть к хитрости. Внезапно она устремила взгляд вдаль и громко закричала:

— Шорно, подожди меня, я сейчас приду!

Читатель может подумать, что эта фраза относилась к какой-нибудь подруге, шедшей поодаль, но читательницы легко догадаются, что там никого не было. Тот, кому предназначались эти слова, находился рядом.

Но, увы, эта хитрость в отношении слепого человека не удалась. Шошибушон не то чтобы не слышал слов девочки, он просто не понял их значения. Он думал, что девочка действительно хочет играть, а у него не было времени заниматься с ней, потому что в тот день он тоже искал острые стрелы для некоторых сердец. Но как стрелы, пущенные маленькой рукой девочки, не попали по назначению, так не достигли цели и стрелы ученого человека, — читатели уже знают об этом.

У сливовых косточек есть преимущество: когда их бросают одну за другой, то, даже если четыре упадут мимо, пятая все же найдет цель. Но сколь воображаемой ни была бы Шорно, оставаться на месте уже нельзя, когда крикнешь ей: «Я иду!» Если стоять на месте, у людей, естественно, возникнет подозрение относительно существования Шорно. Поэтому, когда прием не удался, Гирибале пришлось немедленно уйти. Тем не менее по ее походке нельзя было заметить той радости, которая естественна при искреннем желании встретиться с подругой. Девочка как будто старалась, не оглядываясь, почувствовать, идет ли кто-нибудь за ней или нет. Когда же поняла, что сзади никого нет, она, все еще надеясь на что-то, обернулась и, ничего не увидев, в отчаянии и досаде разорвала на мелкие кусочки растрепанный учебник и выбросила его на дорогу, а вместе с ним и последнюю надежду.