Хотя, какие там деньги — так, одни слезы. Родителей у меня не было, и жила я с бабушкой. И хотя ни разу, на моей памяти, баба Нюра не отказала мне в какой-нибудь просьбе, ссылаясь не нехватку денег, но иметь свои — всегда приятнее. Да и не будешь же всегда зависеть от бабушки, даже такой доброй, как баба Нюра.
— Марин, ты куда переселишься? — спросила я соседку.
— Я? Домой поеду, родители вчера звонили. Они уже и билет мне купили, у сестры свадьба на носу, — как-то виновато, ответила подруга, — а ты к бабке поезжай. Твоих курьерских заработков и на пирожки не хватит. Лучше отдохни, да бабке поможешь с огородом.
— Правильно Маринка говорит, — встряла Инна, — чего тебе тут высиживать. А от бабушки огурчиков привезешь. Солёненьких…
Инка аж зажмурилась, как кот на сметану. Да, баба Нюра знатные огурчики солила.
— Уговорили, — заклеивая коробку скотчем и подписывая номер комнаты, кивнула я девчонкам, — поеду к бабе Нюре. Вот только на фирму заскочу. Мне там зарплату за прошлую неделю еще не выплатили.
— Сколько там у тебя?
— Почти две тыщи.
— Ну, тогда ладно, только билет на электричку купи заранее, — посоветовала Маринка, — а то знаю я твою контору — опять до вечера просидишь, и на последнюю электричку опоздаешь.
Ну, вот и всё. Билет — в кармане, платок — бабушке в подарок, в рюкзачке за плечами. До электрички у меня оставалось целых два часа. Теперь можно и в контору, за расчетом.
В конторе я сразу поднялась в кассу, получила причитающиеся мне деньги, и, не особо торопясь, спустилась на второй этаж, к секретарше Кате. Катерина была с нашего института, только училась на вечернем, и мы, как-то незаметно, сдружились. Только такой, как сегодня, я Катю никогда не видела. Говорят, «как пыльным мешком из-за угла» — вот именно в таком виде я и застала свою подругу — бледная, с трясущимися губами. Но едва я зашла в приёмную, и шепотом спросила:
«Катя, что случилось?», как по коридору кто-то забегал, громко топая ботинками, дверь распахнулась, и в кабинет ввалились три непонятных мужика с автоматами и в масках, закрывающих лицо.
— В коридор, на выход — заорал один из них, и вытолкал нас с Катей в коридор, где у стеночки, повернувшись к ней лицом, уже стояли сотрудники отделов. Катя оказалась рядом со мной и, едва только мужик отвернулся и что-то закричал, успела шепнуть:
— Бежать тебе надо. Среди сотрудников кто-то, ну это, знаешь, черный риелтор.
Катя хотела сказать что-то еще, но омоновец, а это, как я поняла, были именно они, видать, услышал наш разговор. Резко повернувшись к ней, он крикнул, — Молчать! — и замахнулся автоматом.
Катюшка, втянув голову в плечи, смотрела на приближающийся к ее лицу приклад, и от страха не могла даже двинуться.
— Ты чего размахался?! — я прикрыла Катю рукой, и удар приклада пришелся мне по ладони, но как-то вскользь, едва задев, но при этом мне сильно процарапало руку металлическим рожком. Из раны засочилась кровь, а Катя, округлив глаза, уставилась на царапину и, вытащив платок, стала вытирать кровь. При этом она совсем близко наклонилась ко мне.
«Уходить тебе надо, — прошептала она одними губами, — эти гады на тебя все хотят свалить. Я сама слышала…»
К нам подошел еще один омоновец, начальник, если судить по тому, как остальные при его приближении вытянулись в струнку.
— Что тут происходит, — строго спросил он.
И тут меня словно прорвало.
— Дяденька, дяденька, — заверещала я тоненьким детским голосом, — отпустите, мне бы в туалет, руку промыть, а то я поцарапалась сильно. Я только промою и перевяжу. У меня медленная свертываемость, гемофилия, болезнь крови такая, надо промыть и перевязать, а то я кровью истеку и умру.
Всхлипывая и шмыгая носом, я несла еще какую-то околесицу, но это сработало.
— Шестой, — скомандовал командир-омоновец в переговорное устройство. — Ко мне.
Рядом возник боец.
— Отведи девочку в туалет, там раковина есть, пусть промоет руку. Но следи там.
Уже по внешнему виду я поняла, что Шестой — молодой парнишка, и форма на нем совсем новая, и глаза, сверкающие сквозь прорези в маске, лучились молодым задорным блеском, и это, скорее всего, его первое боевое задание.
Подводить парнишку не хотелось, но мне надо было как-то выбираться из этой заварушки.
Шестой пропустил меня вперед и, как под конвоем, повел в туалет. Впрочем, почему «как»?
Я видела, как щурятся в усмешке его глаза, и думала про себя, — ну-ну, ухмыляйся, ухмыляйся.
Едва мы вошли в туалет, я бросилась к умывальнику. Чуть приоткрыла кран и сунула руку под струйку воды. Крови было немного, но и кран я приоткрыла совсем чуть-чуть. Вода побежала красная от крови.
— Ой, блин, какой глубокий порез, — простонала я со слезами в голосе, но не очень громко, как бы сама себе.
Но, на самом деле, слова были обращены к омоновцу, и он понял, что я тут еще задержусь, и расслабился. Да и что может случиться в туалете на втором этаже, с окнами, забранными решетками, и одной дверью, которую омоновец перегородил своим крепким торсом.
— Дяденька, а можно в туалет сходить, а то у меня аж живот схватило — тоненьким голоском пропищала я.