Свет между нами

Я спустился вниз, собираясь сказать Шарлотте, что передумал и что не хочу идти на прогулку. Но что тогда делать? Она моя помощница, и я не в состоянии ни минуты более торчать в этом гребаном доме.

– Я собрала нам обед, – сообщила Шарлотта. Послышался скрип плетеной корзины для пикника. – Бутерброды, фрукты, сыр, вино…

– Французский пикник? Люсьен одобрил бы.

– Тебе нравится «Каберне»? Ты не сильно привередливый? Я не спросила, какое вино ты предпочитаешь.

– Мне все равно, какое вино ты возьмешь. Я не пью.

– Совсем?

– Совсем. В «Планете Х» много любителей приложиться к бутылке, но я никогда не пил. Алкоголь – не мое. Я всегда любил естественный кайф и похмелью ни дня бы не отдал.

– Оу.

– Но я совсем не против, чтобы выпивали другие, – поспешно добавил я, – так что смело бери вино.

– В другой раз, – ответила Шарлотта. – Лучше мне оставаться трезвой, ведь я буду вести тебя по людным улицам.

– С этим не поспоришь.

Она фыркнула и, судя по звукам, пошарила рукой в корзине. Бутылка звякнула, когда Шарлотта поставила ее на кофейный столик.

– И корзина сразу легче стала.

– Я ее понесу, – протянул я руку.

– Эм… уверен?

Во мне вспыхнуло раздражение. Не на Шарлотту, а на то, что во мне видели человека, которому нельзя доверить корзину. Вдруг выроню по дороге?

– Уверен, – ровным голосом сказал я.

– Да-да, конечно, – торопливо отозвалась Шарлотта, и ее сладкий аромат усилился, когда она подошла ближе и вложила мне в ладонь ручку корзины.

Держа ношу в правой руке, а ладонь Шарлотты в левой, я направился к лестнице.

– О! Ты взял лекарство от мигрени?

– Нет, не подумал об этом.

– Как же так! Ты же вышел в люди. Береженого бог бережет.

«Вышел в люди». Боже, ну и глупышка. Миленькая восхитительная глупышка.

Шарлотта поднялась наверх, а я спустился вниз и ждал ее в прихожей, пытаясь изо всех сил не думать о нашем поцелуе.

– Вот и я, – она сбежала по ступенькам и вложила мне в руку пузырек с таблетками. – Готов? – ее голос лучился оптимизмом.

Мы отправились в путь.

* * *

И двух минут не прошло, как я уже напрягся. Казалось, корзина в руке помешает мне защититься от невидимых препятствий, и я начал понимать, почему слепые пользуются тростью.

И тем самым показать всем свою беспомощность? Нет уж, спасибо.

По дороге Шарлотта описывала все, что нас окружает, и пустой мрак в сознании медленно заполнялся машинами, зданиями и деревьями. Воспоминания о Нью-Йорке сливались со словами Шарлотты. Рисовавшиеся в голове картинки, разумеется, не шли ни в какое сравнение с реальностью, но все же это намного лучше, чем ничего.

Шарлотте прекрасно удавалось вовремя уводить меня от разных препятствий вроде бордюров и неровностей на тротуарах.

Боже! Я катался на лыжных трассах, где под снегом, точно мины, таились камни, готовые вдребезги расколоть мне кости. Теперь я могу растянуться на асфальте из-за какой-то долбаной трещины. Смех да и только.

Во мне полыхнула ярость, но я ее погасил, поклявшись себе: Шарлотта никогда больше не пострадает от вспышек моей злобы.

– Мы в парке, – сказала она. – На Земляничных полях. Ты тут был?

– Нет. А может, да. Возможно, Люсьен водил сюда нас с сестрой, когда мы были детьми. Не знаю.

– Уверена, ты бы запомнил, если бы был здесь. Тут находится мемориал Джону Леннону. С большой надписью на асфальте: Imagine.

– Не помню такого.

– Описать тебе это место?

– Конечно. Спасибо.

Шарлотта описала идущую через парк дорожку, затем черно-белый мозаичный мемориал. По ее словам, он усыпан красочными цветами, которые люди оставляют здесь в дань уважения. Я слышал голоса и шаги, запах цветов и хот-догов, чувствовал кожей прохладу тени.

Мы пошли дальше. Шарлотта вывела нас из тени на солнце, и под ногами оказалась трава. Послышался шорох разворачиваемого покрывала, которое Шарлотта, наверное, несла под мышкой. Мы сели на него, пока она распаковывала еду, ко мне вернулось зудящее и неприятное ощущение чужих взглядов.

– Тут людно, – заметил я.

– Не особо. От ближайшего человека нас отделяет не менее двадцати футов.

Я кивнул.

– Никто на тебя не смотрит, поверь мне, – добавила Шарлотта и дала мне сэндвич.

Мы ели и болтали о том, о сем. Этот день должен был быть чудесным, одним из лучших после несчастного случая, но я чувствовал себя до странности опустошенным. Словно радость и спокойствие этого дня совсем рядом со мной, стоит лишь руку протянуть, но я в своей вечной тьме не знаю, с какой стороны за них ухватиться.

– Ты в порядке? – спросила Шарлотта.

– Не знаю. Я так привык постоянно злиться, что сейчас ощущаю какое-то внутреннее оцепенение.

– Может, это неплохо.

– Возможно. Но не поражение ли это? Разве я не должен бунтовать, не дать погаснуть свету своему[27]?

– О, я обожаю Дилана Томаса. Думаю, ты как раз из тех «мятежников», о которых это стихотворение, – в ее голосе слышалась мягкая улыбка. – Очень похоже на тебя.

– Было похоже, – поправил ее я, – уже нет.

Шарлотта придвинулась на одеяле ко мне.

– Но ты – это ты. Просто другой. Версия Ноя 2.0.

Она пыталась приободрить меня, но часть меня, отвечающая за улыбки и смех, сломалась. Возможно, непоправимо.