Его слова вспомнились мне в предрассветные часы после мигрени.
Надежда. Чертова надежда. Она продолжает жить во мне, расти и шириться. И когда девушка, делящая с тобой дом, оказывается прекрасной не только в душе и сердце, но и телесно, когда оказывается, что она столь же нежна на вкус, как и ее характер, на ум опять приходят эти «может быть».
Может быть, мои слова, сказанные ей, – ложь. Может быть, я могу быть тем, кто ее заслуживает. Может быть, стиснув зубы и исходя по́том, как на физиотерапии, я смогу влиться в мир слепых, чтобы ей не пришлось постоянно прибираться за мной и силком вытаскивать мою задницу на улицу. Бесконечная тьма никогда не рассеется. Это данность. Но поцелуй с Шарлоттой был в ней вспышкой яркого света. Кометой.
Может быть. «Может быть» – это оттенки серого вместо черного. Сладчайшая пытка.
«Может быть» – это надежда.
Меня разбудил скрип паркета.
– Шарлотта? – сонно пробормотал я.
– Эм… привет, – ее голос мягкий и нежный, слегка встревоженный. – Прости, что разбудила тебя. Хотела посмотреть, как ты. Как себя чувствуешь?
Я сел, опершись спиной об изголовье кровати, и провел рукой по волосам.
– По мне словно грузовик проехал.
– Ты вчера ничего не ел. Хочешь поесть? Чего-нибудь легкого? Я делаю отменный ананасово-кокосовый смузи.
Я так устал оттого, что люди делают все для меня. Мне это надоело.
– Да, хорошо, – глухо ответил я. – Звучит заманчиво. Спасибо.
– Скоро вернусь.
Некоторое время из кухни доносились шаги Шарлотты, разные звуки и гудение блендера. Затем она вернулась, а с ней и ее сладковатый аромат ванили, смешанный с запахом ананаса.
– Держи.
– Спасибо, – тихо поблагодарил я и сделал маленький глоток из холодного стакана, который Шарлотта вложила мне в руку. – Вкусно.
– Меня мама научила делать смузи, – в ее голосе слышалась улыбка. – Правда, она всегда использует свежий ананас, который трудно достать в Монтане. Я же скорее пальцы себе отрежу, чем разделю эту штуку. С замороженным гораздо меньше мороки. Надеюсь, ты не против.
– Ни капли.
В наступившем молчании я ясно услышал вздох Шарлотты.
– Ладно… что ж… тебе еще что-нибудь нужно?
«Что мне нужно, – внезапно осознал я, – так это вытащить свою пятую точку из этой постели, а еще лучше из комнаты». Ради Шарлотты. Полагаю, и ради себя, но в большей степени ради нее. Мне нечего дать ей, ни одной чертовой вещи, но я могу доставить ей маленькую радость в ее нелегкой работе. Я могу хотя бы это.
– Шарлотта?
– Да?
– Мне хотелось бы пройтись сегодня, если ты не откажешься. Может быть, днем?
– О, да… да! Конечно! Я могу собрать нам обед. Мы можем поесть в парке.
Среди людей? Что-то не хочется. Но у нее такой счастливый голос.
– Почему бы нет? Как пожелаешь.
– Здорово!
Шарлотта разговаривала со мной как-то иначе. Наш поцелуй на ее губах раскрашивал ее слова, вызывал у нее улыбку.
Глупец. Какой же ты глупец.
Шарлотте не нужны мои жалкие заигрывания, мои потуги на романтику. Я вчера мало что соображал, измученный болью и полностью обессилевший. Я – ее босс, она – мой работник.
Воспоминание о ее податливых нежных губах ударило в голову точно мяч для боулинга, снеся ровненько выстроенные доводы один за другим. Но этого больше не должно повториться. Нельзя, чтобы между нами что-то было.
К черту надежду. Как сказал Харлан, объективная реальность гораздо лучше. И она такова, что я не должен навязываться Шарлотте, не должен осквернять ее красоту своей мерзостью. И не сделаю этого.
Я начал говорить, что, возможно, прогулка не очень хорошая идея, но Шарлотта уже удалялась, не слушая меня.
– Пойду все соберу. Встретимся, когда ты будешь готов.
Она улыбалась. Мне не нужно было этого видеть, я чувствовал ее улыбку. После ее ухода я рухнул на подушки.
– Черт.
Я осторожно принял короткий душ и оделся. На это у меня ушло почти полчаса. Похоже, скорость теперь не мой конек.
Подотри сопли, неженка. С теми днями покончено с большой буквы П.