Свет мира

— Боже всемогущий! Ведь Блаженный Дади Йоунссон сгорел там внутри!

— Дади — Блаженная Смерть, — сказала она. — Да, наверно, этот бедняга сгорел.

В темноте скальд видел перед собой искаженное, беспомощное лицо потребителя гофманских капель, который в последние вечера частенько объяснял ему, как трудно быть человеком в этом поселке.

— И хотя он был не в состоянии выговорить больше трех-четырех слов, я понимал его лучше, чем всех остальных людей, — сказал скальд. — Он был моим другом, да, моим единственным другом.

Эти слова, невольно сорвавшиеся с губ скальда, словно на него сошло внезапное озарение, так взволновали его, что из глаз у него брызнули слезы. Он зарылся лицом в колени Хоульмфридур и неутешно зарыдал.

Он рыдал долго. Она положила руку ему на голову, гладила его по волосам и по мокрым щекам и дала ему выплакаться. И он выплакался. Когда он перестал плакать, она подняла его голову со своих колен и сказала:

— Ну вот, теперь мне уже больше не надо сидеть с тобой. Твоя новая жизнь уже дает ростки. Сегодня ночью, когда я уйду, ты сочинишь бессмертное стихотворение о своем единственном сгоревшем друге.

Она хотела встать.

— Не уходи, — сказал он.

— Спокойной ночи, — шепнула она и, поднимаясь, снова быстро погладила его по волосам.

— Я прошу тебя от всего сердца: останься, — проговорил он, обхватив руками ее щиколотку и пытаясь удержать.

Но Хоульмфридур еще раз шепнула ему «спокойной ночи» и высвободилась из его рук.

Глава двадцать пятая

Жизнь большаком спешит в далекий край,
Торопятся назад дворцы и башни,
Тебе сказало лето: «Друг, прощай!»,
И теплый день — теперь уж день вчерашний.
Тот замок — твой приют последних дней —
И запах роз, и чары песнопений,
И скатерть, и ковер, и свет свечей,
Все отнял у тебя пожар осенний.
И гофманские капли не спасли
Тебя, о брат мой, эльф добра и чести,
Забытый идол, судно на мели,
Сгорел наш замок, ты сгорел с ним вместе.
А поутру и «ох» и «ах» и смех,
И пепел, и дымок над угольками,
И «баю-баю» и «смеяться грех»,
И ругань, и рытье в золе и хламе.

Глава двадцать шестая

И вот директор Пьетур Паульссон сходит на берег, он в пенсне, в шляпе и с новыми искусственными зубами. Раньше директор всегда носил черный котелок, теперь на нем серая фетровая шляпа, похожая на шляпу Юэля Ю. Юэля, если не считать того, что шляпа владельца баз была в высшей степени необыкновенна, а шляпа Пьетура Паульссона в высшей степени обыкновенная. У шляпы Юэля Ю. Юэля были большие поля, а у шляпы Пьетура Паульссона — поля маленькие. На шляпе Юэля Ю. Юэля была узкая лента, а на шляпе Пьетура Паульссона — широкая. Шляпа Юэля Ю. Юэля была с низкой тульей, шляпа Пьетура Паульссона — с высокой. И так далее. Но почему же тогда людям показалось, что эти шляпы так похожи одна на другую? Потому ли, что Пьетур Паульссон не приминал посредине тулью, а оставил ее торчать вверх, так же как Юэль Ю. Юэль? Или потому, что накануне по телефону сообщили, что Пьетур Паульссон купил у Банка свидинсвикское хозяйство, и люди считали, что Юэль Ю. Юэль помог ему в этом?