Свет мира

Сначала керосинка немного покоптила, потом вода зашумела, наконец запахло кофе. Двое друзей уселись по обе стороны детской кроватки и начали медленно пить кофе, и гость рассказывал обо всем, что произошло в поселке. Он рассказал все о поездке Пьетура Паульссона и о деле, в котором тот оказался замешан, о банкротстве и богатстве Юэля Ю. Юэля, об исландском капитале и о том, кому он служит, о народе, страдающем от безденежья, об этих надрывающихся на работе или безработных, но в то же время добросердечных потребителях цикория и маргарина, которые к тому же лишены права называться исландцами в своей собственной стране, их называют либо безродными, либо именами различных народов, от кельтов до славян, о которых они никогда и не слыхали, и все для того, чтобы оправдать финансовую политику правительства. Потом гость рассказал, что, сойдя сегодня на берег, Пьетур Паульссон первым делом созвал собрание своего союза, где у него все подкуплены, и пообещал людям работу по расценкам, установленным им самим, на этой мошеннической базе, на которую перед выборами собираются швырнуть сто тысяч крон. Союз Трудящихся Свидинсвика также собрал сегодня вечером собрание и постановил ни на шаг не отступать ни от расценок, принятых весной, ни от своего требования, чтобы представители Союза принимали участие в распределении работы в поселке, а если их условия не будут приняты, они объявят забастовку. Это решение уже сегодня вечером предъявили Пьетуру Паульссону, на что он тут же ответил, что каждый, кто слушается Эрдна Ульвара, не только противник Души, но и враг Исландии и в соответствии с этим к нему и будут относиться; к тому же Длинноногая посажена под домашний арест — ее дверь заперта снаружи, а под окном стоит стража.

Скальд рассеянно слушал этот рассказ, который был очень длинен, полон сложных переплетений и драматизма, сдобрен яркими словечками, пестрел отступлениями, а также определениями, заключениями и характеристиками, которые были страшно далеки от той деловой и беспристрастной манеры повествования, которой придерживался скальд. Этот взволнованный рассказ гостя, произнесенный приглушенным голосом, почти шепотом, над умирающим ребенком скальда, придал человеческое содержание холодной песне ночного ветра и проложил скальду путь сквозь чащобу жутких видений, жертвой которых он стал бы нынешней ночью, пока угасал огонек в этом драгоценнейшем светильничке. Скальду было неважно, что именно говорит его друг, он был рад, что голос друга звучит под его крышей именно в эту ночь. Так гость проговорил большую часть ночи, а скальд слушал, неподвижно уставившись в одну точку, наконец он сказал:

— Я бесконечно благодарен Всевышнему за то, что он дал мне услышать речь благородного человека именно в эту ночь и позволил забыть, что человек — это всего лишь прах.

Эрдн Ульвар с новой силой впился глазами в своего друга и сказал уже совсем другим тоном:

— Любой простой человек благороден, только не я. И человек вовсе не прах.

— Ты всегда пытаешься изобразить себя хуже, чем ты есть, Ульвар, а это черта хороших людей, им всегда не нравится, когда говорят, что они делают добро для других. Любить ближних так же естественно для них, как есть и пить.

Эрдн Ульвар долго сидел погруженный в свои мысли, ничуть не польщенный высокой оценкой, которую дал ему его друг. И когда он наконец ответил, его ответ никак не вязался со спокойным шорохом ночного ветра:

— Я не верю в любовь. Я даже не знаю, что такое любовь.

— Любовь, — сказал скальд, немного растерявшись от того, что ему приходится вдруг определять словами такую простую вещь, в замешательстве он повторил это слово еще раз, — любовь — это чувствовать страдания другого человека, ну вот, как я чувствую страдания моей девочки, когда ей плохо.

— Человек обладает лишь одной чертой, которую можно сравнить с целенаправленными инстинктами зверей, этой благородной черты нет даже у богов: стремлением к справедливости, — сказал Эрдн Ульвар. — Тот, кто не стремится к справедливости, не человек. Я мало ценю то сострадание, которое трусы называют любовью, Льоусвикинг. Что такое любовь? Если любвеобильный человек видит, как другому человеку выкалывают глаза, он вопит, как будто это ему самому выкалывают глаза. Но если он видит, как лжецы, облеченные властью, ослепляют целый народ и к тому же лишают его рассудка, он остается равнодушным. Если любвеобильный человек видит, как собаке наступили на хвост, ему кажется, что у него самого есть хвост. Зато у него в груди не дрогнет ни одна струна, если обезумевшие преступники у него на глазах втопчут в грязь половину человечества.

— Однако из сострадания к людям Господь позволил распять своего единственного сына, неужели ты не видишь ничего замечательного в этой старой сказке, Эрдн?

— Конечно, вижу, — ответил Эрдн Ульвар, — что сострадание к людям принесло Богу смерть.

— Значит, я не прав, испытывая сострадание к этому умирающему ребенку, который лежит между нами? — спросил скальд.