Свет мира

Эти люди, которых без конца продавали и покупали, собрались светлым осенним днем на заросшем кладбище в тот час, когда роса на увядшей траве уже высохла. Мужчины беспокойно бродили поодиночке и группами от кладбищенской калитки до дверей церкви; табака не было ни у кого. Женщины, скончавшиеся от непосильного труда еще до смерти, стояли смущенными группками вокруг запущенных могил и утирали слезы. Юноши и девушки озирались с любопытством, но здесь, на кладбище, они не смели взглянуть друг на друга. Лето прошло, работы не было никакой, в лучшем случае еще можно было наскрести немного сена для коров, которые раньше принадлежали Банку, а теперь вдруг перешли Пьетуру Паульссону, да резать на болотах торф и на спине таскать его домой, другого топлива не было и варить тоже было нечего, а ведь того и гляди начнется зима с сугробами до крыш и неумолчным плачем больных ребятишек в доме. Дни быстро становились короче. Стоило ли дивиться тому, что свидинсвикцы тосковали в этой темнице по лучу света? С испуганными глазами, похожие на беспомощных малышей, которых высекли розгами, на затравленных собаками бродяг, на чужеземцев, потерпевших кораблекрушение на песчаной отмели, стояли эти растерянные люди воскресным осенним днем на своем кладбище, переминаясь с ноги на ногу, в надежде услышать хотя бы одно-единственное слово, пусть не больше, которое помогло бы им вынести мрак надвигающейся зимы, снежные заносы, нескончаемые бури и ту смерть, которой была их жизнь. Это были уже мертвые люди.

Шестеро рослых переносчиков камней с обнаженными головами несли гроб, они сгорбились и были явно подавлены, по-видимому, им казалось, что преступления этого мира, все до одного, взвалены на их плечи и что они должны понести за них наказание. Сразу за гробом шел пастор в полном облачении вместе со своим семейством, за ним — директор Пьетур Паульссон с супругой и Тоурунн из Камбара с красной лентой в волосах и стеклянными от белого солнечного света глазами, она собиралась вскоре ехать в Англию, за ней — управляющий с женой и детьми, докторша со своими дочерьми-подростками, а дальше — люди попроще, которые присутствовали в директорском доме на молебне, — многие из них приехали из соседних поселков, дабы укрепиться в вере с помощью такой замечательной священной церемонии.

Пока кто-то ходил за ключами от церкви, мужчины опустили гроб на траву. Пастор и директор стояли у изголовья с суровыми благоговейными лицами, последние остатки всего земного были так тщательно стерты с них, что даже на носу у пастора не осталось ни одной пылинки.

Но тут из остановившейся похоронной процессии вдруг выступает женщина, подходит к гробу, становится в ногах, прямо напротив этих святых людей, и негромко кашляет, чтобы они обратили на нее внимание. Это Бродяжка Хатла. Пастор приоткрыл один глаз и посмотрел на нее, но директор был не из тех людей, которых можно было прервать во время молитвы.

— Я хотела бы спросить, — сказала женщина спокойно, — нельзя ли мне взглянуть, что лежит в этом гробу?

— В этом гробу нет ничего, что имело бы к тебе отношение, милая Хатла, — ответил пастор.

— Это мне прекрасно известно, — сказала женщина, — моих детей не хоронили в таких гробах. Сперва из них выжимали жизнь, а потом клали их в просмоленные ящики, и порой приходилось спорить до хрипоты, чтобы раздобыть такой ящик. По этому гробу сразу видно, что его не пришлось клянчить у прихода.

До сих пор директор Пьетур Паульссон витал вдали от этого мира, он стоял, прижав к животу новую шляпу, опустив голову, и время от времени шевелил в молитве губами. Но вот он кончил молитву и сказал:

— Мы не обязаны отвечать на твой вопрос про этот гроб, моя дорогая. За свои поступки мы будем отчитываться перед другими, более высокими инстанциями.

— Зачем вмешиваться в дела, которые тебя не касаются, милая Хатла? — сказал пастор.

— Я не знала, что простой человек требует слишком много, если ему хочется посмотреть, кого он хоронит, — вежливо сказала женщина.

— К счастью, нам уже давно хорошо известны твои умонастроения, милая Хатла, — сказал пастор. — Они всегда оставляли желать лучшего.

— Ах, вот как? — сказала женщина. — Ну, раз тебе так хорошо известны мои умонастроения, пастор Брандур, — что толку, если я буду держать свои мысли при себе? Я хотела только сказать, что не стоило вырывать из земли этих столетних мерзавцев, поджигателей, разбойников и убийц, чтобы петь над ними аллилуйю. Я хотела сказать, что у нас много их и на земле.

Сказав эти слова, она удалилась, а святые люди остались стоять с важными минами. Вскоре гроб внесли в церковь.

Глава двадцать седьмая

«Дорогой возлюбленный моего сердца, едва ли я смею так называть тебя, ибо в своей вере в милосердие и избавление ты стоишь надо мною так же высоко, как солнце над землей.