Свет мира

Потом старика послали таскать воду — в хлеву вода уже кончилась, да и в кухонной бочке не много оставалось, нечего откладывать в долгий ящик, скоро и ночь. Старик с трудом поднялся, не разгибая спины и коленей, как все страдающие ревматизмом люди, беспомощно сжимая сверток своими узловатыми руками. Он бросил быстрый испытующий взгляд на больного.

— Что там у тебя в свертке? — спросила хозяйка.

— Да так, пустяки, — ответил он.

— Давай я пока приберу его, — предложила она.

— Спасибо, не нужно, — сказал старик и сунул сверток за пазуху.

Старик был скуп на слова и необыкновенно чистоплотен, на нем никогда не было ни пылинки. Вечером, окончив работу, он сел на свою постель, рядом с постелью больного, и начал счищать приставший к чулкам мох, растирая стебельки мха дрожащими пальцами. Он был совсем дряхлый. Чтобы он не сидел с пустыми руками, ему дали веретено. Но он не. умел сучить пряжу, нитка получалась у него неровной. Никто не предложил ему снять мокрую одежду. Он тоже промолчал. Подошло время ложиться спать. Он достал из-за пазухи сверток и засунул его под подушку. Время от времени он поглядывал на больного, больной на него, но оба молчали. На хуторе не было принято желать друг другу доброй ночи. Вскоре хозяйка потушила свет.

В первый раз старик и юноша разговорились в воскресенье перед завтраком. Они остались на чердаке одни. Старик произнес, ни к кому не обращаясь и не глядя на Оулавюра:

— Ох, бедняга, не слишком-то весело проходит твоя молодость.

— Да, — ответил Оулавюр, — я несу крест Господний, но часто у меня бывают такие боли, что просто невмоготу.

— Мне это известно, — сказал старик. — я в молодости тоже был слаб здоровьем.

— Значит, ты знаешь, что такое болеть? — спросил юноша.

— Если человек не умрет в молодости, с годами ему полегчает, — ответил старик. — Но самое лучшее умереть молодым.

— Я готов умереть, как только Господь призовет меня, — сказал юноша.

— Кто знает, когда он призовет, — сказал Йоусеп. — В твоем возрасте я тоже был готов предстать перед ним, но похоже, что он не спешит призывать тех, кто готов. Сначала, видно, черед другим.

Они помолчали немного, старик сидел согнувшись и растирал между пальцами стебельки мха, которые снимал со своих чулок.

— Мне кажется, что когда-то тебе пришлось пережить большое несчастье, — сказал юноша.

— Нет, — ответил старик и подозрительно взглянул на него, — что-то не припомню. Никакого несчастья в моей жизни не было.

— А мне почему-то показалось… — сказал юноша. Они опять помолчали.

— Может, тебе чего-нибудь нужно, бедняга? — спросил старик.

— Что?

— Может, твоя душа жаждет чего-нибудь, чего ты не умеешь, читать, например?

— Почему ты так подумал?

— Мне это пришло в голову, когда ты спросил, не было ли у меня в жизни несчастья.

— Пастор говорит, что я хорошо читаю. Я знаю, что, если б у меня была книга, мне сразу стало бы лучше.

— Это еще неизвестно, — возразил старик. — Читать книги — это еще не все. Их надо понимать.

— Я понимаю немножко, — сказал юноша. — Когда мне не очень больно, я размышляю о поэзии и обо всяком таком.

— Да, — сказал старик, — люди часто размышляют во время болезни, это все оттого, что они не знают, о чем им думать. Ты понимаешь кеннинги[3]?

— Не очень, — признался юноша, — разве что самые простые, вроде моста колец[4].

— Ну, это пустяковый кеннинг, — сказал Йоусеп. Усталое обветренное лицо старика на мгновение прояснилось, и на нем показалось что-то похожее на улыбку. — А что ты скажешь о селезне потоков Фьялара[5]?

— Такого интересного кеннинга я еще никогда не слышал, — сказал юноша удивленно.

— А что ты скажешь о напитке рога Харбарда[6]? Если не ошибаюсь, оба эти кеннинга принадлежат пастору Снорри.

Юноша был потрясен.

— Я научу тебя целой висе пастора Снорри, — сказал старик, — тогда у тебя будет о чем думать всю следующую неделю.

Лью я сливки Фьольнира
Через сито Регина в маслобойку Бодн…