Свет мой

Сергунька тоже пытается посвистеть, но получается у него одно шипение. Андрюша смеется:

— Ты, как гусак наш…

— Ага, — охотно соглашается Сергунька.

— Еще у нас случай был, — показывает за реку Андрюша, — вон там, в той деревне, собака, кобель взбесился…

— Как взбесился?

— Так. Злой-презлой стал, во рту пена кипит, с зубов яд каплет, как у змеи настоящей, всех кусать хочет.

— Покусал?

— Ага. Забесился и укусил хозяина, а тот тоже, будто белены объелся, цапнул бабу свою…

— Блинов?

— Белены. Трава такая, ядовитая. Укусил бабу свою, а та сразу зарычала и к соседке, видно, давно на нее зуб точила… Хвать ее за руку! Соседка — бригадира, тот — председателя… Пошла катавасия… В общем, вся деревня взбесилась. На третий день вышли все колхозники на улицу с транспарантами. У мужиков: «Требуем равноправия с женщинами!..» У баб: «Женщины всех стран, объединяйтесь!..» И еще: «Долой председателя колхоза! Дурака и хапугу!..»

— Как в сказке дурак?

— В сказках дурак умный и счастливый. А этот — настоящий. Говорят, увезли потом председателя в сумасшедший дом. Все потом удивлялись — как это он, дурак, двадцать лет колхозом управлял.

— Андрюша? — дородная тетка в сарафане стоит у кирпичного дома, машет рукой. — Андрюша! Подь-ка сюда!

— Никак опять братик из Москвы приехал? — спрашивает она.

— Брательник, — важно отвечает Андрюша. — Сергунькой зовут.

Тетка смеется и протягивает им два больших пунцовых яблока.

— А он стих знает, — говорит Андрюша, кивая на Сергуню, чтоб как-то отблагодарить эту веселую и добрую тетку.

— Стихотворение, — поправляет его Сергунька и краснеет до цвета яблока, которое у него в руках.

— Ну-тка, ну-тка? — любопытствует тетка.

— Я дразнилку знаю, — мнется Сергунька: в воротах дома он видит девочку, очень похожую на большую магазинную куклу с большими голубыми глазами, длинными ресницами, на голове у девочки — бант розовый, словно бабочка села.

— Давай будем дразниться, — охотно соглашается тетка, а девочка показывает язык.

— Ах, так! — Сергунька отставляет одну ногу в сторону и чуть вперед и громко читает:

Ты, Наташка!
Просто — квакша!
Простокваша,
Просто — плакса,
Рева,
Черная корова…
Посмотри, —
Стоишь ты в луже,
Будешь плакать —
Будет хуже.
Будет море, океан…
Ты потонешь —
                        первой
                                    там!

Тетка захлопала в ладошки, повернулась к девочке, но той и след простыл.

Счастливые и теплые денечки августа кончались, приближалась осенняя пора дождей.

Ранним утром на высокую сосну у дома Новиковых прилетел старый Ворон. Отряхнул с перьев седых серебряную ночную морозь и громко, простуженно прокаркал: «Кар! Кар! Кар!» Понимать это, видимо, следовало так: «Осень! Осень! Осень!»

И на следующий день пришел дождь. Стал он стучать невидимым стеклянным молоточком по окнам, ходить в мягких сапожках по крыше… потом поутих маленько, ушел за околицу, завздыхал ночью, что-то нашептывая сонное, грустное деревьям, всей округе… и так незаметно небо замутил, что все дни сделались ленивыми и неживыми.

Вскоре Сергунька с мамой уехали в Москву, и так тоскливо и одиноко сделалось на душе у Андрюши, словно потерял он что-то дорогое и родное, словно не было дома ни бабы Клавы, ни Николая, ни Нины… Никого. И соленые грибки в сметане — пресны, любимое вишневое варенье — оскоминой во рту, дождик — скучный, телевизор — нем, игрушки — не интересны. И Андрюша решил пойти к Драндулету. Его давно притягивал этот человек, так бесшабашно относящийся к жизни, на первый взгляд, никому не нужный, никчемный, никудышный, горлопан, хам и алкаш. Догадывался ли он, что в этом замызганном, замухренном пылью и грязью есть свое: искорка ли божья, малый ли золотник природы?.. Собрался Андрюша идти к Драндулету, но Федька, видимо, тоже чувствуя что-то подобное, был уже на крыльце…

— Дома есть кто живой? — без стука открыл дверь Драндулет.

Дома никого не было.

— Здорово были! — Федька подмигнул Андрюше и в грязных сапогах, в дождевике, с которого так и сыпались светлые горошины дождя, прошел на кухню и поставил с гордостью на стол початую бутылку водки.

— Чего такой смурной? — спросил он праздничным голосом и уселся на табурет. — Друг, говоришь, уехал, тоска собачья заела… Ничего, дело поправимое. По стакану — ап! И сразу богу — брат. Понял? Давай, Андрюха-горюха, стаканы. Хлебца занюхать, огурчиков каких…

Андрюша растерялся немного; никто никогда с ним так не разговаривал, да и подобных дел он тоже не имел ни с кем. Но достал стакан, хлеба нарезал, из холодильника выложил на стол кусок вареного холодного мяса, сыр…

— Молодцом! — похлопал Драндулет тяжелой рукой Андрюшу, но увидев только один стакан, скривил губы. Были они у него приметливы над пепельной бородой — мясистые мокрые и черные.