Свет мой светлый

И сразу же на сумеречном экране улицы вспыхнул тонкий стремительный силуэт… Скорее представился, нежели обозначился. И вся его реальность сейчас на кончиках каблучков: «Тук! Тук! Тук!» Но сердце — самый чуткий и необычный локатор — эти короткие искры-звуки обращает в волнение завершенное.

Женщина идет!

Как первой вестнице дня, ей одной дано соперничать с солнцем в сердце мужчины.

КОСЫ

На лыжне девчонка, у девчонки — косы. Тугие каштановые плети бьют по спине, запрокидывают голову в гордость, смущают прохожих своей неожиданностью.

Косы, косы… Когда еще мода, капризная шкода, вернет вас нашим милым?!

УДИВЛЕНИЕ

Автобус остановился у переезда, пропуская севастопольский поезд, и потянулась вслед за вагонами светлая грусть о далеком море…

— Во! Деревня поехала, — вдруг неожиданно громко произнес стариковатый уже мужчина в фетровой зеленой шляпе далеко не городского вида.

— Ну что вы, поезд как поезд… Зачем хаять, — примирительно возразила рядом сидящая женщина.

И мне в первую минуту послышалось непонятное пренебрежение в его реплике…

— Да нет, целая деревня хат и людей, говорю, поехала, — кивнул мужчина разъяснительно вслед поезду.

Вот он, оказывается, о чем. Удивился человек, а его осудили.

УРОК ВЕЖЛИВОСТИ

Два малыша на детской площадке завозились вокруг старой игрушечной машины. К ним подошла юная мама:

— Что такое? Почему не даешь ему машину, Леночка? — спросила она добрым голосом.

— Он нехорошо просит.

— Сережа, попроси лучше. Скажи: «Дай, пожалуйста!..»

— Отдай, пожалуйста, мою машину.

— На… — протянула Лена игрушку.

— Теперь он хорошо попросил?

— Ага.

Убежали довольные оба.

ВЕСЕННЕЕ

Молодые березы радуют глаз девичьим удивлением, зрелые — дурманят голову сладостным соком. Ветер, продувая рощу, разряжается в цвета и запахи весенние — молодец молодцом: упруг, свеж, вихрист…

Посреди тропы, охмелев от весны, обнял парень девчонку. Ветер треплет, теребит красное платье, словно ревниво-завистливо хочет расторгнуть объятья… Но тщетно. Тонкая рука с раскрытыми пальцами отпечаталась на широкой спине прошлогодним кленовым листом.

ЦВЕТЫ

Бездетная, она каждое утро подолгу хлопочет над цветами: рыхлит землю, поливает и улыбается им — подрастающим и цветущим — как малышам.

Человек, взращенный, не может не растить других…

БЕЗ ОКОН

— Что рисуешь, доча?

— Дом.

— А почему он без окон, без дверей?!

— Потому что там злые люди живут…

РАССКАЗЫ

БАНКА ВОДЫ

Над Окой у ажурной металлической ограды могил Поленовых задержалась толпа отдыхающих, совершающих обзорную прогулку. Массовик сказал несколько заготовленных для этого случая фраз и умолк. Притихли и остальные, кто с благоговением, а кто с любопытством всматриваясь в простое, заматеревшее от времени каменистое надгробье, сокрывшее прах художника и его жены, — основателей и первожителей этого приветливого русской душе местечка, где теперь вот собрались они на беззаботье отдыха и еще не успели как следует обвыкнуться с его вольными одежками. Держатся скованно, на часы зачем-то поглядывают, с готовностью подчиняются всяким необязательным командам…

А высокий, массивный мужчина в новой соломенной шляпе и темном строгом костюме и вовсе всем видом своим противоречил понятию «отдых», хотя сам уже явно находился на бессрочном, заслуженном, как принято говорить. Несмотря на седину волос, мыльной пеной стекавших из-под шляпы по вискам и затылку, стариком его, пожалуй, не скоро назовешь — он подтянут, осанист, тверд в шагу. На крупном лице его в дюжине глубоких морщин устоялось выражение недовольной суровости. Но не волевой, а скорее — властно-капризной. Во время прогулки он ни разу не улыбнулся. И даже стоя на взгорье, откуда художник когда-то свою «Золотую осень» увидал и где, казалось, живая душа просто не может не потянуться навстречу распахнутым далям, он не согнал хмурости с лица, не разделил восторженных «ахов» и «охов» спутников, не потеплел взглядом. Он и здесь словно возглавлял придирчивую комиссию по приему «пейзажей и далей»… Держался чуть поодаль и впереди всех, ревниво поглядывая на массовика, с болтливой легкостью ведущего экскурсию. Он даже пытался приструнивать его одергивающими репликами, но как-то все невпопад, и массовик либо пропускал их мимо ушей, либо переводил в шутку, счастливо не принимая на свой счет чужого раздражения… От чего хмурый еще больше мрачнел, но не унимался.

И вот здесь, у могильной ограды, он по-своему захотел распорядиться возникшей паузой.

— Товарищи… Я от имени отдыхающих предлагаю почтить память великого художника Павлова…

— Поленова, — подсказал женский голос.

— Да… Поленова, — невозмутимо поправился хмурый и продолжил: — Предлагаю почтить минутой молчания и снятием головных уборов.

— А мы уже молчали, — на правах распорядителя подал голос массовик.

— Нет, надо всем вместе, как положено, — упрямо настоял хмурый и жестом, не терпящим возражений, снял шляпу.