Свет мой светлый

Митя легко взвалил на плечо оба весла и прошел меж сараями, выводя Серегу на тропу, сходящую к реке. Каштан, обогнав их, первым ступил на едва заметную дорожку, но, оскользнувшись, сошел на траву. Митя и Серега последовали за ним и вскоре вышли на широкий бревенчатый причал. На темной воде у причала покоились несколько лодок. У крайней Митя остановился.

— Вот эта Харитона Семеныча. На ней Любушка и приехала ко мне прошлым летом. Она в поселке расспрашивала, как добраться к нам, и столкнулась с Харитоном. Так он дело свое бросил и в обратный путь наладил. И сам на глаза мне не показался в тот день, будто по щучьему веленью все свершилось… — сказал Митя и как бы поставил точку в разночтении характера Харитона Семеновича.

Не возразил ничего и Серега, понимая состояние Мити, но и соглашаться с ним не спешил, слишком свежо было впечатление от хитростей магарычника. К тому же и сам Митя больше контрастировал лукавству крестного, нежели сглаживал его особым отношением своим. Да Сереге и и не столь важно было выяснять сейчас доподлинное лицо Харитона Семеновича. При виде лодок и реки он вновь ощутил легкий озноб нетерпения: скорее, скорее в путь.

И он уже вполуха слушал последние напутствия Мити, запоминая лишь главное: железнодорожный мост… от него шесть поворотов реки и слева над Парусом, песчаным откосом то есть, — домик лесника дяди Никиты и Анастасии Меркуловны, или просто Меркуловны, его жены.

И когда наконец Митя, убедившись, что он уверенно обращается с мотором, оттолкнул лодку от причала, Серега сделал на сумрачном плесе реки лихую восьмерку и, стараясь держаться на равном расстоянии от едва различимых, насупленных темью берегов, пустился вниз по течению.

VII

Река была не бог весть какая великая — в треть, а то и в четверть ширины Дона в его среднем течении близ родной станицы Сереги, — и бежала она в краях явно бездеятельной общественности, так что ни сухопутные, ни водные службы не позаботились о любителях ночных прогулок: ни тебе бакенов, ни фонарей. Небесные ориентиры тоже скромно подремывали за тучами. И вскоре, чтобы не выскочить на берег, Сереге пришлось до минимума сбавить обороты мотора и напряженно всматриваться вперед, шестым чувством угадывая, когда река войдет в очередной поворот. На малых оборотах и течение слышней: стоит отклониться с его пути, как начинаешь ощущать легкую потугу с правого или левого борта. Значит, закосил, ровняй по стрежню. Конечно, в применении к этой незнакомке, понятие стрежень, пожалуй, громковато, с донским же не сравнить.

Всего с полчаса как-то пришлось подержать Сереге лодку под углом к течению — и рука «рулевая» хоть отвались. С острова тогда возвращался он с Олей уже далеко после вечерней зари. Плыли так же не спеша, на ощупь. Правда, причина малых оборотов тогда была совсем иная: хотелось продлить, растянуть часы-минуты, раздвинуть границы дня, вместившего в себя какой-то не поддающийся измерению отрезок времени…

То был седьмой день его солдатского отпуска, и, проходи он на глазах Яшки Синева, тот не преминул бы схохмить, окрестив его донскую неделю не иначе как «семь дней, которые потрясли девичий мир»… Но была и другая оценка этих дней, и хоть высказанная тоже вполшутки, но так и в такую минуту, когда любая фантазия и гипербола лишь подтверждают состояние души…

Они стояли на окрайке песчаного мыска, и Оля, прильнув к его груди, шепнула в порыве чувства: «Сережа, ты мой бог… С неба свалился… и в семь дней сотворил такой чудесный мир…»

Эти слова — о сотворении нового мира в душе — он в равной степени мог отнести и к ней самой, но в роли бога земного, с неба свалившегося, все-таки выступал он, Серега Крутов, достойный представитель крылатой пехоты…