— Представляешь? — с увлечением жаловалась Кабуча. Она раскраснелась, щеки горели румянцем. — Я спрашиваю: в чем отличие искусства переживания от искусства представления? А он мне: за представление деньги платят. А если не платят, вот тогда и переживаешь…
Двойник засмеялся:
— Надеюсь, ты поставила ему зачет?
— Нет. Пусть сперва подсчитает, сколько раз будет являться ко мне на пересдачу, и вдоволь напереживается…
— Не верю!
— Тоже мне, Станиславский нашелся…
— Почему? — закричал Ямщик.
Его не слышали, но он все равно кричал, срывал горло, потому что не мог иначе:
— Почему?!
Двойник пожал плечами — наверное, в ответ на заявление Кабучи, но Ямщик принял его жест на свой счет. Кто знает, по какой причине, но дубликаты предметов не причиняли вреда, как, впрочем, не приносили и пользы обитателям реальности. Отражения? память отражений? — в любом случае, они существовали только для Ямщика: ешь, пей, лечись, одевайся, бери веревку и вешайся, глотай яд и травись, но не лезь со свиным рылом в калашный ряд бытия! А может, двойник знал, знал тайну — ведь бил же он Ямщика шваброй? — но отказывался раскрыть этот секрет вчерашнему хозяину положения. Да и кто бы на его месте согласился? Кто развязал бы язык, дал врагу в руки острое оружие против себя самого?!
— Почему?!
Выйти на балкон, подумал Ямщик. Выйти и махнуть через перила.
— Свет мой, зеркальце, — произнес он.
Нет, не он.
— Свет мой, зеркальце, скажи…
Кто?
— Свет мой…
Двойник? Нет, двойник молчит.
— Свет мой, зеркальце…
Реплику заклинило. Она звучала отовсюду, повторяясь, обрываясь на полуслове, вновь и вновь соскакивая к началу. Так подбрасывало иглу у «Эстонии-010-стерео» — отец Ямщика очень гордился своим проигрывателем — когда винил был с царапинами, и два-три такта моцартовского концерта для кларнета с оркестром «вставали на круг». Свет мой, зе… свет мой, зеркаль… свет мой… Ямщику даже почудилось, что время остановилось. Двойник с Кабучей превратились в камень, а может, двигались настолько медленно, что взгляд плохо отслеживал это движение. Кабуча, подумал он. Кабуча? Двойник? Почему они должны волновать меня? Кто они такие?! Свет мой, зерка… Кто бы ни помянул зеркальце, которое обязано доложить всю правду, только правду, ничего, кроме правды — он целиком и полностью завладел вниманием Ямщика.
Выйти на балкон? Махнуть через перила?!
Кот на запах валерьянки, наркоман за бесплатной дозой, маньяк к вожделенной жертве; шахид за миг до взрыва, а значит, за шаг от прекрасных гурий, раскрывших праведнику объятья — кот, маньяк, психопат, как ни назови, Ямщик ринулся на зов.
3
Украденное счастье
Ямщику казалось, что вернулась ночь.
Безумный побег из квартиры, когда двойник подлой уловкой выдернул его в зазеркалье, и безумный побег из квартиры, когда где-то (
— Свет мой, зеркальце…
Вот он бежит мимо кондитерской, откуда выходит девочка с коробкой бисквитов, в четыре прыжка, не чувствуя боли в колене, пересекает дорогу — машин нет, лишь поздний велосипедист врезается в Ямщика, проезжает насквозь и катит дальше, к обладминистрации — вот сворачивает налево у районной налоговой инспекции, проваливается в беспамятство, выныривает на площади пяти углов: дальше, дальше, быстрей, он силен, молод, скор на ногу, он успеет. Вечер, летний вечер, реальность отражается в темных окнах домов, в стеклах рекламных щитов, в витринах, ярко освещенных изнутри, в несущихся мимо оконцах автомобилей; реальность бесится, оборачивается джунглями, вынуждает прыгать через ямы, где кипит перловая каша, огибать расщелины, чей мрак настойчиво приглашает заглянуть в гости и остаться навсегда; нельзя полагаться на зрение, обманутое гирляндами огней — пылают балконы, карнизы, вывески! Караул, пожар! — но можно, нужно доверять чутью: вперед, вперед, только вперед.
— Свет мой, зеркальце…