Свет мой, зеркальце…

Ямщику стало скучно. История Тусиного падения больше не развлекала его. Пройдя вперед, он сел на пуф, перед зеркалом. Пуф, сволочь, промялся так, что Ямщик едва не саданул коленкой себе в подбородок. В зеркале отразился человек в смешной позе. Лысею, подумал Ямщик. Обриться наголо? А лучше начать делать зарядку по утрам. От облысения не спасет, зато осанка, стройность, мышцы, наконец… Он знал, что ничего не начнет, ни по утрам, ни по вечерам. Но думать-то можно? Мечтать?

— Свет мой, зеркальце, — он наклонился вперед. В спине хрустнуло, кольнуло под лопаткой. Будто гвоздь вогнали: Ямщик даже испугался, но боль сразу прошла без следа. — Скажи, да всю правду доложи…

Смотреть на себя было неприятно. Когда понимаешь, каким тебя видят другие — это всегда неприятно. У Туси хоть есть, что вспомнить.

— Я ль на свете всех милее?

— Четыре миллиарда, — ответил Ямщик в зеркале, — триста семьдесят два миллиона восемьсот двадцать шесть тысяч двести пятьдесят шестой.

— Что? — не понял Ямщик на пуфе.

— Кто, — разъяснил Ямщик в зеркале. — Ты конкретно. Спрашивали, отвечаем. Насчет всех милее — ты в общем списке человечества по этому признаку занимаешь четыре миллиарда триста семьдесят два миллиона… Записать?

На зеркале возникла дорожка цифр: 4 372 826 256. Цифры складывались из трещинок. Сперва они наложились на лицо Ямщика, прямо на лоб, словно татуировка или клеймо, но вскоре опустились ниже, на уровень живота. Ямщик обернулся. Дылда с Тусей молча следили за ним. И Кабуча следила, куда ж без Кабучи?

— Что? — эхом спросил Дылда.

— Четыре миллиарда, — сообщил ему Ямщик, который на пуфе. — Триста семьдесят два миллиона восемьсот двадцать шесть тысяч. Двести пятьдесят седьмой.

— Шестой, — поправил Ямщик в зеркале. — Нет, уже восьмой, извиняюсь. Одна успешная пластическая операция, один поход в спортзал. Операция в Тель-Авиве, спортзал в Чикаго. Чувак, тебя задвигают в конец! Хочешь стать пятимиллиардным? Давай, сиди на круглой попе, и придешь к успеху!

— Вы слышите? — спросил Ямщик с пуфа у собравшихся.

Туся кивнула:

— Четыре миллиарда. Триста с чем-то миллионов. Кися, ты же сам сказал!

Кабуча тоже кивнула, но промолчала. А Дылда прилег на кровать, не сняв обуви. Дылде хотелось спать. Спать и видеть сны, быть может. Какие сны? Ну, к примеру, сон о потере Тусей невинности. Восьмой класс, бабушка уехала в Кременчуг, еще не надо круглосуточно резать мертвых пудельков и британских вислоухих…

Я пьян, сказал себе Ямщик. Они ничего не слышат, кроме моих собственных реплик, а я пьян. Ямщик, не гони лошадей! Это профессиональная деформация, наслаждайся, пока щекочет.

— Не мучь людей, — Ямщик в зеркале ухмыльнулся. — Объяснись по-человечески.

— Я не всех милее, — объяснил Ямщик на пуфе по-человечески. — Я примерно четыре с третью миллиардный. Обидно, да?

Кабуча робко засмеялась.

— Обидно, — согласилась Туся.

Не смущаясь присутствием Ямщиковой супруги, она встала у Ямщика за спиной, взяла четырех-с-третью-миллиардного за плечи, прижалась. Затылком Ямщик чувствовал Тусину грудь: большую, мягкую, обвисшую, но не критично. Сейчас он хорошо понимал Дылду. Терпеть до восьмого класса? Подвиг, честное слово. Или это Туся терпела?

— А по тебе, кися, и не скажешь. Сколько на земле людей?

— Семь миллиардов, — вздохнул Ямщик. — Или уже восемь?

— Даже если восемь. Так, на вид, ты в первом миллиарде. Ну, во втором, в самом начале.

— Вы мне льстите.

— Ничуточки! А я какая? Ну, если по-твоему?

— Какая? — спросил Ямщик у зеркала.

По зеркалу пробежала рябь. Когда она сгинула, Ямщик из зеркала доложил:

— Три миллиарда седьмая. Нет, шестая.

— Почему не седьмая? — строго бросил Ямщик на пуфе. — Что за погрешности?

— Предыдущую сбил грузовик с замороженными цыплятами. Насмерть. Вот прямо сейчас и сбил. Сидней, перекресток Darling Harbour и Chinatown, напротив отеля «Seasons Darling Harbour». Oh, my love, my darling, I've hungered for your touch[1]…

— Что она там делала? Ночь на дворе!

— Почему ночь? У них утро, в Сиднее! Вышла на пробежку, а тут хлоп, и грузовик…

— Кися, — Туся прижалась теснее. Ямщик занервничал: он уже представлял последствия, а главное, ясно слышал голос Кабучи: «Ну, как хочешь…» — Я седьмая, да? Из восьми миллиардов? Кися, ты золото!

— Шестая, — заслужив мокрый поцелуй в зарождающуюся лысину, Ямщик решил не уточнять насчет трех миллиардов. — Только не по красоте.

— А по чем?

— По милоте, наверное. Я же спрашивал: «Кто на свете всех милее?»

— По милоте? — Туся задумалась. Спиной и затылком Ямщик чувствовал, как сильно она задумалась. — Тоже неплохо. Может, даже лучше, чем по красоте… Кися, ты зая, ты просто зая!

Ямщик в зеркале хихикнул.

— Нас повысили в звании, — поздравил его Ямщик на пуфе. — С тебя бутылка.

— Будет, — пообещал двойник.

— С меня? — изумилась Туся. — За шестую? Будет! Кися, — она глянула на мужа, но быстро передумала, обернувшись к Кабуче, — принеси бутылочку, а? На троих?

Туся в зеркале облизала языком пунцовые губы. Ямщик в зеркале подмигнул Ямщику на пуфе. Кабуча безмолвствовала.

— А он? — Ямщик большим пальцем через плечо указал на Дылду. — Он не станет?