Свет над горизонтом

— Я ничего не знаю, меня задержали по какому-то странному недоразумению, вы ошибаетесь, принимаете меня за кого-то другого, — начала Ирма.

— Не будем об этом. Так вас ни о чем не спрашивали? А почему? Да потому, что, как это ни тривиально звучит, мы действительно о вас все знаем. Но только о вас. Вам зачитали документ и сообщения. На хуторах вы не были и так далее. В общем, не будем терять время. Нам действительно известно многое, но, к сожалению, разумеется для нас, не все. Вернее, не знаем одного — куда ушел отряд? И вы нам это скажете, так?

— Я ничего не скажу, — Ирма запнулась, — я просто ничего не знаю, мне ничего не известно ни о каких моряках.

— Ну зачем же так поспешно и неуклюже — то не скажете, а уж потом не знаете. И почему именно о моряках, я же просто упомянул об отряде. Но не собираюсь ловить вас на слове, я уверен, обратите внимание, уверен, мне, — он подчеркнул «мне», — вы скажете, куда ушел отряд подводников, вот теперь я говорю, что это моряки с подводной лодки типа «Щ».

— Я ничего не скажу. А про моряков мне сообщил ваш вчерашний офицер, который читал что-то, похожее на детективную повесть. — Ирма почувствовала страшную ненависть к этому красавцу. — Можете делать со мной все, что хотите, мне безразлично.

— Это уже хорошо, что вы заговорили. Но не надо строить из себя Жанну д’Арк, и вам далеко не все безразлично. — Вайс стряхнул пепел. — Опять же, к великому сожалению, теперь уже для вас, фрейлин, все то, что говорят о нашем учреждении, у вас, в России, да и во всем мире, правда. Мало того, истины ради я бы добавил — правда уменьшенная. Мы применяем такие изощренные пытки, от которых застыла бы кровь в жилах у самых отпетых инквизиторов средневековья. Что поделаешь, они были дилетанты, а мы вооружены последними достижениями науки и особенно техники. Все, что говорят о зверствах в гестапо, правда. Боль для каждого «гомо сапиенса» остается болью, а Муция Сцеволы из вас не получится.

Ирма почувствовала мелкую дрожь во всем теле, ладони ее вспотели, перехватило дыхание.

— Мы значительно превзошли своих древних коллег и в другом. Вы, очевидно, помните, что Галилей сказал сакраментальные слова: «А все-таки она вертится», и через все рогатки они дошли до потомков. Если бы он сказал их сейчас, то до всеобщего внимания они дошли бы в несколько иной редакции: «Я отрекаюсь, она не вертится». Вам понятно, надеюсь, о чем я говорю? В протоколах допросов, которые мы бережно сохраним для историков, будет написано не то, что вы скажете, а то, что нам нужно. Теперь вы поняли, что, если я не узнаю, куда ушел отряд, моей маленькой местью вам, первой ее частью, будет документ для тех, кто придет сюда после нас, что вы нам рассказали все. И это будет вашей гражданской гибелью. Те, кто вас любил, проклянут после смерти. А почему после смерти? Это уже будет моей второй маленькой местью. О ней вы узнаете позже.

Если же вы скажете, куда ушел отряд, где и когда с его представителями назначено рандеву, я отпущу вас на все четыре стороны, уничтожив следы пребывания в нашем ведомстве. Мне ваша жизнь абсолютно не нужна. Мне просто необходимо — это как идея-фикс — довести до логического конца то, что я задумал. Я всегда привык доводить свои замыслы до логического завершения. А сейчас разрешите продемонстрировать вам небольшой документальный фильм. — Вайс вернулся к столу, сел в кресло и нажал кнопку.

Погас свет, остался только небольшой голубой светильник над самым диваном, так что Вайс, сам находясь в темноте, мог прекрасно видеть малейшие движения девушки, выражение ее лица. Неслышно, как призраки, в дверь вошли два человека в белых халатах и стали сзади Ирмы, по обеим сторонам.

На стене засветился яркий прямоугольник. Застрекотал аппарат. На белом полотне появилась почти точно такая же комната, квадратная, без окон, залитая светом вделанных в потолок матовых ламп. Распахнулась дверь, и два обнаженных до пояса здоровенных, гориллоподобных эсэсовца ввели в комнату молоденькую белокурую девушку в простеньком летнем платьице в синий горошек — фильм был цветной. В ее больших голубых глазах на показанном крупным планом хорошеньком кукольно-детском личике застыл страх, пухлые губы маленького рта были полуоткрыты, слышалось частое свистящее дыхание — фильм был озвучен. Дальше началось нечто невообразимо кошмарное. Казалось, самое больное воображение садиста-маньяка не смогло бы создать ничего подобного. Эсэсовцы грубо сорвали одежду с девушки, они насиловали ее, выкручивали руки и ноги, ломали пальцы, рвали волосы, прижигали самые чувствительные места раскаленным железом. Из динамиков неслись душераздирающие вопли, крики, стоны и хрипенье, слышался хруст костей и бульканье льющейся крови. Камера выхватывала из этой изуверской сцены одну за другой мельчайшие детали, и в ярком свете, очевидно снимали на прекрасной пленке, все выглядело как что-то, находившееся за пределами человеческого восприятия.