Свет над землёй

Сергей Тутаринов любил кубанскую осень с ее то веселыми и ясными, то хмурыми и неприветливыми днями. Это время года всегда напоминало ему некую воображаемую черту, ниже которой сама жизнь, помимо воли людей, подводила итоги тому, что было сделано весной и летом…

Сидя в своем кабинете и глядя на залитые дождем оконные стекла, Сергей думал не столько об итогах, сколько о том, что еще предстояло сделать: он завел записную книжку, и в ней, помимо других заметок, были обозначены по пунктам эти новые задачи. Так, под пунктом первым значились лесные посадки, которые нужно было провести не раньше и не позже первой половины ноября.

Под пунктом вторым шла запись о технической учебе колхозного актива. Эта работа особенно беспокоила Сергея: открытие курсов намечалось первого сентября — на дворе уже стоял октябрь, а учеба еще не начиналась. «Курсы открыть в пяти станицах, — гласила запись, и тут же было дописало карандашом: — Первое занятие провести в понедельник. За Грачевым закрепить верховую лошадь — пусть ездит из станицы в станицу».

Пункт третий — о механизации животноводства. Закупленная аппаратура была завезена на фермы, но ни электродойка, ни автопоилки практически нигде еще не применялись. «Вызвать председателей и заведующих фермами, — записал Сергей. — Поручить Полищуку проверить».

Четвертый пункт касался получения первых проектов реконструкции станиц Родниковской и Усть-Невинской. Сергей задержал взгляд на этой записи, встряхнул чубом, потом взял ручку и дописал: «Проекты нам очень нужны, а еще нужнее — специалисты, а когда они приедут? Запросить телеграфно «Крайпроект».

Далее шли очередные пункты с записями, которые как бы напоминали о таких важных и неотложных делах, как зимняя агротехническая учеба в полеводческих бригадах или ремонт тракторного парка и сельхозинвентаря, как работа школ, клубов, изб-читален, — да мало ли какие хлопоты приносит с собой осень, а вслед за ней и зима… Были в книжке и такие немногословные пометки: «Февраль — роды у Ирины». Или: «Породы деревьев: дуб, гледичия, ясень, акация белая, клен остролистый клен полевой, клен татарский, шелковица белая. Кустарниковые: смородина золотая, скумпия, бирючина, кизил».

Сергей хотел спросить у секретаря, кто из вызванных товарищей уже приехал, а в дверь просунулась косматая, промокшая папаха; затем показались широченные плечи бурки с острыми, торчащими углами, а потом в кабинет не вошел, а протиснулся Игнат Савельевич Хворостянкин.

«Ну, кажется, один уже ввалился. Э, какой здоровило!» — подумал Сергей.

Хворостянкин сбросил с плеч влажную, тяжелую бурку и поставил ее на попа — она балаганом возвышалась возле дверей; снял папаху, со всего размаха ударил ею о ладонь — густые брызги разлетелись по всему кабинету; широко и шумно ступая, делая грязными сапогами следы на полу, пожал Сергею руку своей жесткой и мокрой рукой.

— Эй, Сергей Тимофеевич! — заговорил он сиплым, простуженным басом. — За какое такое наказание заставил ехать в страшную непогоду?! На коне — и то с трудом добрался. Дорога в горах плывет!

— Наказание, Игнат Савельевич, еще впереди, — смеясь, сказал Сергей. — Хочу знать: почему на ферме «Красного кавалериста» ничего не делается. Ведь ты же сам просил аппаратуру…

— Делаем, но нет же специалистов. — Хворостянкин присел на стул, расстегнул полушубок. — Дай мне специалиста — и я в один миг все сделаю.

— Зачем же «в один миг»? Игнат Савельевич, слыхал я, будто один человек в Родниковской бросил хвастать и выхваляться и от слов перешел к делу… Но только что-то ничего такого реального не видно…

— Кто ж он, тот человек? — спросил Хворостянкин, приглаживая рукой мокрые усы. — Это не тот, которого всюду критиковали, а он, бедняга, все терпел, терпел, а потом у него терпение насчет критики лопнуло? Собой он такой верзило, первый усач в районе…

— Вот, вот…