Свет над землёй

— Николай Петрович, а как же тогда все наше… у нас… ты сам знаешь… такие планы…

— На одном месте век сидеть не будешь, — ответил Кондратьев. — Придет время и ты уедешь из Рощенской, а планы — не мои и не твои, и будем мы с тобой в районе или не будем, колхозники свои планы выполнят.

Из купе вышел Савва и крикнул:

— Да чего же вы не идете? Я уже все приготовил, аппетит вовсю разгорелся, а вы все стоите!

После ужина Савва взобрался на полку, разделся по-домашнему и, укрывшись с головой, затянул пискливого храпака, — беднягу укачало, как ребенка в люльке. Кондратьев снял гимнастерку, причесал седой чуб и тоже прилег; пододвинул поближе настольную лампу, надел очки и развернул газету.

Сергей докурил папиросу и присел тут же. Вошел четвертый пассажир, — все это время он был где-то у соседей. Мужчина пожилой, коренастый, надежно сложенный; лицо широкое, глаза большие, светлые; носил он светло-рыжую бороду, со всех сторон подрезанную и подбритую; одет в добротный военный китель, на широких плечах лежали погоны полковника.

— Вы уже на боковую? — спросил он звучным тенором. — А я все спорил тут, по соседству, и, думаете, о чем? О физкультуре! — Полковник присел, погладил бороду. — Более двадцати лет занимаюсь утренней зарядкой, и спросите меня: знаю ли я, что такое болезнь? Нет, клянусь совестью, не знаю! Войну прошел — даже гриппом не болел… А вот мои руки! — И он сунул Сергею зачерствелую, в мозолях, ладонь. — Железная ладонь! Каждое утро час на зарядку — мой закон.

— А как вы думаете, полковник, — заговорил Кондратьев, снимая очки, — нужна ли кое-кому из нас, будем говорить — большинству из нас, умственная зарядка, и зарядка ежедневная, непрерывная, — это тоже, как известно, придает и бодрости и уверенности…

— Согласен, но здоровье… — оживился полковник, подсаживаясь к Кондратьеву и, видимо, чуя начало нового спора. — Я слышал, вы секретарь сельского райкома? Отлично! А я военный инженер, и я прошу вас меня выслушать…

«На одном месте век сидеть не будешь… Придет время…» — думал Сергей.

Ему хотелось остаться одному со своими мыслями, и он не стал слушать полковника, накинул на плечи шинель и вышел.

41

Тихим морозным утром поезд выполз на пригорок и остановился у белого здания, — это был Ставрополь. Рощенцы вышли из вагона. Светило солнце, только что вставшее над заснеженным городом: повсюду лежали свежие, слегка прижатые морозом сугробы, и солнце, искрясь и сияя, слепило глаза.

Делегаты уезжали в город. От вокзала, ставшего в это утро шумным и людным, отходили красные, с тупыми носами автобусы, выбрасывая вбок густые черные клочья дыма.

Ставрополь лежал на пологой хребтине, весь вставая над степью. Разбегались от центра к полю его широченные, с достатка скроенные улицы и проспекты, к небу тянулись высоченные тополя…

Летом всем своим видом он напоминал птицу, парящую над полями, и к этому все привыкли; теперь же он походил на косматого белого верблюда, который шел-шел, а потом прилег отдохнуть на скрещении степных дорог, да так и остался лежать…

Весь Ставрополь, от окраинных садков до Комсомольской горки, завален снегом — и каким снегом! Чистым, пушистым, цвета небесной синевы! Казалось, что зима, гуляя на просторе, завалила всю степь, замела и закидала все ложбины и балки, так замела и закидала, что буграстые поля сделались ровными; потом оглянулась, посмотрела на Ставрополь, а он (ах ты, горе!) лишь чуть припудрен снежком, все так же возвышается, открытый всем ветрам, и улицы его, обсаженные деревьями, видны из конца в конец! Посмотрела зима, обозлилась и стала валить на город снег не порошей, а комьями; видимо, хотелось зиме укрыть все строении, улицы, бульвары, сады и сказать: «А посмотрите — только что был город, и уже его нету, лежит среди степей один белый бугор…»

А город жил и не сдавался, — белая шуба только еще больше его разогрела: проспекты стали хотя и тесные, но еще более людные; тротуары поднялись на аршин, и по ним шли и шли горожане; по улицам образовались узкие проезды в виде рвов — надежное укрытие; идет груженая пятитонка — и ту почти не видно! Сады замело — в какой-либо ложбине из снега выглядывают только верхушки яблонь и груш; на крышах толстые снежные одеяла — тяжесть такая, что кое-где трещат стропила и гнется кровельное железо.

Смотришь на эту преображенную степную столицу, видишь под снегом ее знакомые очертания и диву даешься: да ты ли это, наш Ставрополь-Кавказский?! А может, это уже и не ты? А может, тебя подменили другим городом, северным? А может быть, чья-то невидимая рука взяла тебя, со всеми твоими проспектами и бульварами, с садами и со степными далями, перенесла да и поставила где-то вблизи Архангельска, накинула на тебя эту белую мохнатую шубу и сказала: «Хватит, погрелся под южным солнцем, понежился в сочной зелени — пора и честь знать!»