Свет Неутешенных

Поднялся ветерок. Прохладный, но нежный, он растрепал мелкие ветки, словно грязные волосы. Под его игривыми вздохами покачивался тонкий женский силуэт.

В ночной тени ещё долго звучала дребезжащая мелодия. Трое слушали её. Трое молчали.

Глава 1. Стук в глухой темноте

Складки между впалыми щеками и носом придавали худощавой физиономии Креупци некую мрачность. Надо отметить, что этакая мрачность приходилась как нельзя к месту: лавка у трактирной двери, на которой он устроился, дабы выкурить свою утреннюю трубочку, отсырела и источала гниловатый душок. Утро выдалось не из приятных. К тому же боль в глазах не утихала, это длилось уже несколько месяцев, к ней не удавалось привыкнуть. Неявная, но постоянная, она покидала его только в непроглядном мраке.

Нестарый проповедник, завёрнутый в тёмно-пепельные одежды, с крайним пониманием молчал, отскребая ногтем грязь от потрёпанного края робы. Бернек – так его звали, хотя сам он редко представлялся без особой нужды.

В утренних потёмках раздалось мокрое пошлёпывание, затем показалась маленькая тощая фигурка. Гаденькие ножки, согнутые в коленях, тревожили пригородную дорогу беспалыми ступнями.

– Сырость… – ругнулся Креупци, скривив рот, и запустил пальцы в коротко остриженные волосы. Покачивающийся силуэтец с неизвестной целью пробирался сквозь туман. – Какой в тебе толк, если твои молитвы не хочется слушать, а твоё молчание – раздражает?

Бернек своевременно закончил чистку, которая видимого результата не приносила, и укрыл руки под полами одежд. Креупци поднялся и похрустел костями.

– Лавка в твоём распоряжении, – бросил он перед уходом. – «Сырость, даже не покурил».

Трубка вернулась во внутренний карман, с неким разочарованием. Креупци водрузил на плечо кирку, только того и ждавшую, и пошагал в туман.

«Шахты…» Мрачные ходы, прорытые под землями Коггвота, никогда не славились радушием. Они уходили вглубь, куда-то в темноту, где слышались лишь гулкие удары кирок, скрежет лопат, стук молотков. Платили за такую работу, прямо скажем, не щедро, в то же время и получить её не представлялось таким уж затратным делом. Брали всех, кого придётся, рабочих всегда недоставало.

Время от времени слышалось урчание, шлепки и чавканье. На пути встречались полуразложившиеся коричневые тельца – скоро и они догниют. В дымке возникали и пропадали одинокие фигурки. Одни падали, другие плелись дальше и падали где-то в другом месте, но все они умирали. Стремительно, хоть и медленно в каком-то смысле.

Сочувствия Креупци к ним не испытывал, он был не в силах отделаться от ощущения, что твари следят за ним. Но ни глаз, ни самих наблюдателей, ничего, кроме грязной дымки, в которой маячили остроконечные исполинские тени.

Корни ползли из земли там, где никогда не росло ничего серьёзнее чахлой травы, пробивали улицы, пригородные дороги, треснутые пустыри. Наиболее самомнительные лесорубы поначалу пытались корчевать их, но топоры раз за разом тупились, лопаты безвозвратно гнулись, в то время как брань всё усиливалась. Коггвот был огромен, слушки про Корневой мор и загадочных уродцев, порождённых им, расползались неспешно и лениво.

Северный подземный вход в копи венчала сколоченная из разношёрстных досок стена высотой в дюжину футов. Её освещал лишь слабый свет факела в держателе.

Креупци постучался и отступил назад, предоставляя незаметной дверке возможность раскрыться. Привратник Койел не заставил себя ждать. Неизбежно стареющий, отработавший своё туннельщик, обладатель длинного носа, сальной копны волос и маленьких слеповатых глазок.

– Ты рано, – он отодвинулся в сторону, и Креупци с облегчением шагнул во мрак. Хлопнувшись о стену, дверка привычно вернулась обратно. Койел стукнул засовом и снял со стены причудливый фонарь. – Восемь свеч. Как обычно, – он достал из огромной кожаной торбы, висящей на вбитом в стену крюке, бумажный свёрток. – Не пожги всё раньше времени, чтобы не пришлось топать наверх за новыми. Бывай.

Креупци не произнёс ни слова. Он был убеждён, что это место создано для того, чтобы молчать. Боль в глазах понемногу стихала.

Входная шахта всегда оставалась в непроглядной тьме. Свет тут и не требовался. Каждый, даже не особо уважающий себя туннельщик мог пройти по ней с завязанными глазами. Она вела в гигантский слабоосвещённый холл с провалом посередине. Ничем не огороженная спиральная тропа в свете вереницы факелов тянулась вниз вдоль бугристых стен. Из глубины доносилось раскатистое «тук… тук…»

Креупци удавалось расслабиться лишь здесь. Здесь он чувствовал уединение; там, снаружи, оно ему недоступно. Никому не доступно. «Постоянно это урчание и чавканье. Эти шлепки, этот запах…» Его передёрнуло при мысли о гадких наростах. Уродцы обратили в руины последние крохи того комфорта, на который он ещё мог надеяться. Он и позабыл, каково это – остаться одному, не ощущать, что рядом кто-то есть, всегда.