Свет очага

После смерти Касымбека мне предлагали укрыться где-нибудь в надежном месте, но места такого не нашлось, фронт близился, и вся округа была забита вражескими войсками. К тому же Абан и Николай были решительно против того, чтобы я покинула отряд.

Особенно туго приходилось нам в последние месяцы. Много приходилось передвигаться с боями, и мне с двумя детьми было нелегко.

Бедные! С рождения пришлось им испытать такое, что и подумать страшно. Сердчишком своим они как будто чувствовали, что взрослым нелегко, и никогда не плакали — ни от страха, ни от боли, только прижимались покрепче к тому, кто убегал с ними, прятался от снарядных взрывов и пуль.

Бывало, когда в лагере объявляли воздушную тревогу, они сами вместе со всеми торопились в укрытие. Дулат подбегал к окопу, протягивал ручонки, его подхватывали, опускали вниз. Маленькая Света не отставала от него ни на шаг и повторяла каждое его движение. Детской своей душой Дулат чувствовал, что со мною творится что-то неладное, и он не хныкал и не лез ко мне. Один раз, правда, попробовал было повиснуть на моей шее, но я оттолкнула его. Он посмотрел на меня исподлобья, но не расплакался, тихонько отошел в сторону. Он понимал, что случилась какая-то беда, и все время крутился рядом, поглядывая на меня вопрошающими глазенками, задумывался, я видела, он пытался 6 чем-то спросить меня, но все равно не решался, потом вдруг отважился!

— А папа когда придет?

Я схватила на руки сынишку, прижала к груди, стала целовать его, прижимать к себе так, словно у меня его кто-то отнимал. Слезы хлынули. О боже! В этом насквозь продуваемом холодными ветрами мире я едва не загасила мою единственную свечу, огонек мой, тонкий лучик. Было у меня такое ощущение, что если я хоть на миг выпущу его, то потеряю навсегда. Рыдания сотрясали меня, ломали, крушили мое окаменевшее горе. Да, страх и на этот раз вернул меня к жизни, но не за себя я боялась. Я поняла, что, пока буду жива, не перестану бояться за жизнь моего маленького. Касымбек погиб, но мне надо жить, я обязана жить…

17

Абан шепнул мне, если жив останется, непременно придет за мной. И теперь я думала только об одном — лишь бы он уцелел. Он обязательно должен вернуться. Я помню, Касымбек никогда не брал Абана с собой на задания, и обижал его даже этим. Теперь я догадалась — он хотел, чтобы кто-нибудь из них остался в живых.

Нас было всего трое казахов в этом отряде, и жили мы дружно, можно сказать, как одна семья. Абан был Касымбеку вроде избалованного младшего братишки. Меня он называл то «женгей», подчеркивая этим, что Касымбек, старший, то «Назыкеш», приравнивая к себе. Когда они с Касымбеком оставались наедине, Абан называл его «аксакалом» или «Касеке».

Абан полюбил нашего Дулата и каждую свободную минуту шумно и весело играл с ним. Смерть Касымбека наложила отпечаток и на поведение Абана. Резко переменился его шумливый, бесшабашный характер. И отношение его ко мне стало осторожно-предупредительным, как будто он ходил за больным. Теперь он следил за каждым своим словом, за каждым движением, даже ступал как-то осторожно, точно на цыпочках. И с Дула-том играл потихоньку, а когда тот заливался звонким своим смехом, Абан тоже начинал смеяться, но не так громко, как прежде, а чуть как-то осторожно.

В первые горестные дни, когда он меня успокаивал, то обращался ко мне по-старому — «женгей». А потом перестал так называть, чтобы лишний раз не причинять мне боль, напоминая о Касымбеке. Но шла война, и часто было не до соблюдения условностей и приличий.

В трудные минуты, когда грозила опасность, он кричал мне, забывая свою вежливость:

— Давай сюда мальчишку! И сама не отставай!

И, подхватив Дулата на руки, он тащил меня за собой. Случалось, что во время боя я оказывалась на открытом месте, и тогда он со всех ног бросался ко мне, тащил в укрытие и резко выговаривал:

— Чтобы отсюда никуда! И головы не поднимай!

В наших с ним отношениях мы словно поменялись местами. Если раньше он прислушивался к моему мнению, то теперь стал командовать мной. Бывает так, когда старший брат неожиданно умирает, младший вдруг взрослеет, оставшись за старшего и приняв на себя нелегкие его обязанности.

О прежней партизанской жизни, которая когда-то казалась нам трудной и полной лишений, вспоминали мы теперь как о временах счастливых, почти безмятежных. Бывало, месяцами мы стояли лагерем где-нибудь в глубине большого леса. Этим же летом нам не было никакого покоя.

Мы часто меняли места стоянок, по-лисьи петляли в лесу, запутывая следы. Чаще всего меня выручал Абан. На коротких привалах он сооружал для нас шалаш, разводил огонь и кипятил воду. И я могла в это время заняться детьми — умыть, заштопать, перевязать царапину.

Хоть и выглядел Абан безалаберным, но был он очень хозяйственным человеком. В любой ситуации всегда находил для нас что-нибудь съестное. Что ни добудет, все тащит к нам. Однажды он где-то раздобыл старое одеяло и принес мне: «Будет время, сошьешь для детей одежонку. О зиме надо летом думать».