Свет очага

Мы переночевали в небольшом хуторе в лесу. Легли рано, хорошо отдохнули и на рассвете тронулись дальше. Всходило солнце. Еще не успевшая высохнуть роса посверкивала тяжелым сизоватым жемчугом. Шагалось в то утро легко, поскрипывала телега, глухо ступал Васька по песчаной дороге.

— Слушайте, а кормили мы сегодня Васю овсом? — спросила Маруш. И спросила неспроста, с подвохом — брови у нее играли.

— Нет, не кормили. Его же обычно кормит Муся-Хохотушка, — подхватила лукаво Валя.

— Товарищи, давайте будем обходиться безо всяких прозвищ, — начальственно сказала Елизавета Сергеевна. — Называйте просто Муся или же Мария.

— Ах, Мария Петровна, — воскликнула Наташа, которая сидела в телеге и кормила грудью ребенка. — Я остановлю телегу, ты не хочешь дать Васе овса?

— А чем она его даст? Платок-то скормила, — улыбнулась Маруш.

— Но подол-то у нее цел, пусть в подоле даст. Остановить, что ли? — не унималась Наташа.

Все засмеялись, а Муся-Хохотушка недоуменно стала оглядываться по сторонам.

— Эй, бабы, вы на ходу много не смейтесь, а то выдохнетесь быстро, — весело прикрикнула Маруш.

В первые два дня, когда мы быстро уставали, одна только Маруш Аршаковна никаких признаков слабости не обнаруживала. Она не менялась, все, казалось, ей нипочем. Когда мы валились с ног от усталости, она выглядела свежей — все та же «восточная Мадонна».

— Ну, ты одна среди нас такая… выносливая, — сказала Алевтина Павловна, с улыбкой глядя на Маруш, — вон ты какая — ни грамма лишнего веса. Но ты не очень-то гордись. Мы тоже подтянулись, весь жирок растрясли.

— Да, куда что девалось.

— Встретили бы нас теперь наши мужья — и обнять нечего — одни кости.

— Мужчина на кости не позарится, теперь они на нас и смотреть не станут.

Так, перешучиваясь и пересмеиваясь, шли мы пустынной дорогой, когда вдруг Наташа, баюкавшая сына и сидевшая на телеге лицом назад, воскликнула:

— Девоньки, кто это там едет? Какие-то люди… на мотоциклах.

Мы обернулись назад. С холма, от которого мы удалились километра на четыре, стремительно спускались мотоциклисты. Нам никогда не приходилось видеть красноармейцев на мотоциклах.

— Может, наши бойцы, — неуверенно предположила Валя.

— Нет, это не наши! Быстренько прячьтесь в лесу. Гоните лошадь! — закричала Алевтина Павловна. — Скорее в лес!

К счастью, дорога шла рядом с лесом, до него было каких-то сто метров. И мы, нахлестывая лошадь, бросились туда. Но какими бесконечными показались эти сто метров! Мы бежали, то и дело испуганно оглядываясь назад. Мотоциклы стремительно надвигались прямо на нас.

— Разбегайтесь! Прячьтесь по кустам! — прокричала Алевтина Павловна.

— А подводу куда денем? Детей куда?! — завопила Муся-Строптивая.

Дети разревелись, напуганные всем этим переполохом.

— Подводу все равно не спрятать. А детей, наверное, не тронут. Бегите сами! Бегите же, — вновь закричала Алевтина Павловна.

Женщины рассыпались по лесу.

— Аля!.. Павловна! За детьми, присмотри за детьми!

Я неслась не помня себя. Ветки хлестали по лицу, царапали, рвали платье. Я прыгала через кусты, упавшие стволы деревьев. Вдруг что-то меня зацепило, рвануло, и вместо неба перед глазами моими оказалась земля с разрытой влажной прелью. Сердце бешено колотилось. Щипало в глазах. Я вытерла их рукавом, стала приподниматься и тут услышала чужую гортанную речь. Что-то подступило, втиснулось в горло, руки подломились, и я бессильно повалилась на бок. Теперь мужские голоса стали перебивать, глушить тонкие, женские. Я узнала голос Алевтины Павловны. Боже мой! Никогда не думала, что он у нее такой пронзительный… А это вот отчаянно закричала Наташа.

Я привстала на колени и сквозь просвет в листьях глянула в ту сторону, где были телега и женщины с детьми. Оказывается, я пробежала совсем немного, мне было все слишком хорошо видно. Человек восемь немецких солдат в серо-зеленоватой форме окружили подводу. Тут же, заехав на обочину, приглушенно урчали мотоциклы. Наташа сидела на телеге, один солдат вцепился и дергал ее за локоть, другой тянулся к ребенку. Наташа, судорожно прижав его к груди, пронзительно кричала, упираясь ногами и не давая себя стащить. Третий немец, не обращая внимания на женщин, рылся в наших вещах. Алевтину Павловну заламывал здоровенный мотоциклист, топча и роя вокруг нее песок. Он боролся с нею, пытаясь вырвать у нее сына.

— Вовочка, родненький, не бойся! Никому тебя не отдам, — надтреснутым, сорванным голосом кричала Алевтина Павловна.

Двое все же выхватили из рук Вали заливавшегося плачем ребенка, один из них, длинно и вязко улыбаясь, качал его на руках и приговаривал «бай-бай», второй пыхтел, силясь утащить в сторону упиравшуюся Валю.

Еще один, в пилотке, стоял в сторонке, любуясь всем этим шумным зрелищем, и наигрывал на губной гармошке, глядя на солдата, тщетно пытавшегося унять Валиного сына, и, видимо, насмехаясь над ним, сказал что-то. Потом он со смехом обратился к другому, возившемуся с Валей, но так и не сдвинувшему ее с места, и со всего маха пнул упиравшуюся Валю сзади.