Свет очага

— Ну как, как… Сама должна быть осторожней, — носком туфли Света водила по земле. — Николай тоже хочет ребенка, а я не знаю… Никак не решусь что-то.

Неподалеку от нас играла ватага ребятишек — все дети военных нашей части.

— Стой! Смилно! — кричит четырехлетний карапуз.

Это сын начальника штаба полка майора Маслова и Алевтины Павловны, очень похожий на свою маму — такой же тугощекий, беловолосый, с нежным сплошным румянцем и карими ясными глазами. И хотя он самый младший из играющих ребятишек, но уже показывает свой характер, бойко командует, в каждой игре сам себя назначая командиром. Недаром и взрослые и дети зовут его Вовка-командир, и больше всего, наверное, это нравится его родителям, потому что в их присутствии многие сослуживцы прямо-таки наперебой зовут мальчонку «Вовка-командир».

— Вовка-командир, а где твои бойцы? А ну-ка, построй их!

— А ведь вылитый батя! Настоящий солдат, добрым вырастет командиром!

— Н-да, будущее — оно с малых лет проявляется: совсем еще кроха, а есть в нем уже настоящая командирская жилка.

— Что вы, что вы, какой там командир! Самый обыкновенный ребенок, — тотчас же пускается возражать Алевтина Павловна с сияющими от счастья глазами. — Вы уж не захваливайте мне его, а то еще зазнается, что тогда со своим вундеркиндом буду делать?

И с таким откровенным восхищением, такой любовью и гордостью смотрит на своего сына, что даже неловко себя чувствуешь, глядя на все это со стороны.

— Стройся! Становись! — звенят в летнем ясном воздухе детские голоса.

Ребятня гурьбой подбегает, выстраивается и так начинает галдеть и кричать при этом, что в ушах звенит.

— Я впереди встану!

— Нет, я впереди! Я выше ростом!

— А вот и нет, я выше! Видишь, моя макушка вот где, видишь?

— Ага, хитренький какой! Ты на носки не поднимайся! Давай помериваемся носами, тогда посмотрим — давай?

В детской этой кутерьме мелькают и знакомые мне фигурки. Вот сыновья нашей соседки Ираиды Ивановны — шестилетний Шурик и пятилетний Боря, неразлучные, словно двойня ягнят, — куда один, туда и другой: и в строю они рядом, выталкивают всякого, кто пытается затесаться между ними. В компании с мальчишками играет и дочь Муси-Строптивой, лет семи высокая и худенькая девчушка.

— Вова, Вовочка, давай я буду твоим заместителем? Давай я сейчас отдам команду и доложу тебе? — умоляет Люся, прижав к груди стиснутые кулачки и перебирая от нетерпения тонкими голенастыми ножками.

— Девчонки не бывают командилами! — отрезает Вовка-командир.

— Я же только заместителем буду! — молит Люся.

— Нет, я, я буду! — отчаянно кричит малышня, строй ломается, мелькают ручонки, короткие штанишки, панамки, мальчишеские челки…

Счастливые! Каким-то будет мой? Как Вовка-командир? Как Шурик? Я с отрадой наблюдаю за их возней, забыв на минуту о Свете.

— А июнь-то уже на исходе, — зевая и похлопывая пальцами по губам, говорит она. — Завтра уже двадцать второе.

— Мы поедем в Брест, да? И будем вашими гостями… Касымбек говорил, что Николай всех нас хочет в ресторан пригласить.

— Ну да… Пусть, я не возражаю. С деньгами туговато, но пусть его, двадцать пять все-таки, — и снова мягко прижавшись ко мне, она спросила: — Тебе ведь еще и двадцати нет, да? Ах, какая ты еще молодая! Когда твой день рождения?

Я покраснела. У меня нет своего дня рождения, знаю, что родилась я в год кабана — это двадцать третий год — в самом начале весны. Но как мне сказать об этом Свете? Я чувствую странную досаду на саму себя, точно совершила какую-то непростительную оплошность, и молчу, привычно прячась в это молчание свое. И как хорошо, что Света словно забыла, о чем спрашивала, и смущение мое потихоньку проходит.

— Смотри, кто это? — вдруг показала она в глубь аллеи, где пролетела, вспыхнув в солнечном блике, какая-то птица и села, закачавшись, на ветку.

— Не знаю… Красивая какая.

— Осень скоро… А мне осенью двадцать три стукнет, — опять заговорила она, и я взглянула на нее. — Так и проходят годы. Не заметишь, как и состаришься… Назира, расскажи, как ты полюбила…

— Касымбека?

— Да. Расскажи, — в голосе ее что-то дрогнуло, какая-то глубинная истома плеснулась в нем.

— Н-не знаю… Понравился, видно. Ну, а чтобы умирать по нему, сохнуть, этого не было.

— А сейчас?

— Сейчас? Сейчас… — я не договорила, припала к ее плечу, зарываясь от сладкого стыда за свое теперешнее счастье в ковыльные ее пряди.

— А у меня… Я думала, надеялась… Он хороший, искренний, заботливый…

— Николай?

— Да. Он влюбился в меня… Говорят иногда — с первого взгляда, и он так же. Ни на шаг от меня не отходил. Я знаю, он жизнь свою за меня, если нужно, отдаст. Ну, я и подумала, что тоже его полюблю, и вышла за него замуж… А ведь я была по-настоящему влюблена.

— А Николай? — как-то невольно вырвалось у меня.