Свет очага

Все замолчали, даже ребенок утих, выворачивая головку из кружевного чепчика и скашивая глаза на Елизавету Сергеевну.

— Дай-ка его сюда, — тихо и быстро сказала одна из женщин, Валентина, у которой тоже был грудной ребенок, преспокойно спавший теперь на материнских руках. — Давай, давай, — зашептала громко она, — я покормлю его, — и уже запела, умиленно и сладко улыбаясь: — Иди ко мне, мой маленький, сейчас я тебя покормлю, вот мы сейчас покушаем! — и она, расстегнув платье, вывалила большую желтоватую грудь с коричневой чашей соска.

— Ну это уже знаете! — Елизавета Сергеевна подняла плечи и закрыла глаза. — Да как вам не стыдно! Прямо здесь, на заседании?

— Ну и что? А если покормит, так что? — заговорила вдруг жилистая, известная своей сварливостью Муся, до этого с откровенным безразличием слушавшая рассуждения Елизаветы Сергеевны о дисциплине. — Да тут одни бабы!

— Извините, Мария Максимовна, но зачем же так грубо — «бабы», — не оставляла своего председательского места Елизавета Сергеевна. — Тут, голубушка, не бабы, тут жены красных командиров!

— Да хоть как назови, все равно уже девкой не станешь. Баба — она и есть баба! — обрубила Муся. — Пусть Валюха покормит, чего там! У нее молока, как у коровы-ведерницы. А Наташка, хоть и молодая, но такая же жила тощая, как и я, — и Муся хрипловато, смачно захохотала.

Я улыбнулась. Издали, незаметно присматривалась к ней, чем-то она нравилась мне, нравилась даже ее кличка — Строптивая, было в ней что-то веселое и лихое, и Муся действительно была единственным человеком, которого побаивалась Елизавета Сергеевна. С потаенной гордостью считавшая себя «матерью полка», она терялась, начинала сюсюкать, когда сталкивалась с Мусей, бесцеремонный язык которой редко кого обходил стороной.

Валя передала малыша Наташе, а ее крикуна взяла себе, и тот, едва коснувшись груди, обиженно поворчал и жадно припал к соску. Какую-то минуту мы завороженно смотрели, как трудится малыш с зажмуренными глазенками, с каждым глотком все больше успокаиваясь. Наконец Елизавета Сергеевна, одернув серую жакетку, вернула нас к прерванному заседанию.

— Так вот, вопрос… Да, говорим, говорим, обсуждаем — пора и к делу перейти. Дело в том, что, поскольку мы живем далеко от города, никто из нас не занят общественно полезным трудом и личное ваше время проходит впустую…

Елизавета Сергеевна энергично заговорила о кружке кройки и шитья. Все поддержали ее, дело нужное, детишкам что-нибудь сшить, себе наряд обновить, да и вообще неплохо освоить какое-то ремесло. Маруш Аршаковна, отличная портниха, взялась вести этот кружок, но тут все уперлось в приобретение швейной машинки. Елизавета Сергеевна бросила призыв: срочно собрать деньги на ее покупку! Как, прямо сейчас? — замялись женщины. Нет, надо подумать. Откуда же у нас лишние деньги? И потом как-то уж чересчур сразу вынь да положь, как-то даже и не сообразишь… Вот пусть мужья придут вечером, посоветуемся… Деньги-то ведь они зарабатывают? Они. Вот и нужно посоветоваться, поговорить, обсудить…

Так мы ничего и не решили, и остался этот вопрос, по словам Елизаветы Сергеевны, открытым.

3

Не дал мне бог спасительного, вещего дара предвидения, каким наделил он мою бабушку Камку, и сердце мое не сжималось, и нигде, ни в чем ни единого знака беды не видела я.

День двадцать первого июня сорок первого года был полон светлого покоя и тишины. И следующий день обещал быть таким же, и все наше будущее озарялось светом этого дня.

Почему-то помню себя на овальной лесной поляне. Воздух был таким густым, медовым, таким синим купольное небо, что в памяти моей этот день остался похожим на полновесный плод, излучающий какую-то особую радость вызревания. Солнце не калило землю, не давило зноем, а одним воздушным сиянием своим охватывало грузные кроны деревьев, свежо горела трава, мягкая теплынь обволакивала все мое тело. Запахи смолы, тучной земли легким хмелем кружили мне голову. Среди них я вдруг почувствовала едва уловимый запах молодого кумыса, но так и не могла понять, от какой травы он исходит…

Все жило, доверчиво дышало, умиротворенно раскрылось до самого дна. Возвращаясь со Светой из деревни, куда ходили за молоком, мы присели на скамью в одной из аллей нашего парка. Света вдруг обняла меня и прижалась на секунду своей щекой к моей.

— Назира, — ласково сказала она. Меня здесь вообще-то звали Надей, но Света называла меня настоящим моим именем. — Я слышала, но как-то не верила, а теперь сама вижу… Это правда? — и мягкой ладонью она провела по моему животу.

— Правда, — кивнула я.

— Надо же, всегда рядом, а узнала позже всех. — Света какое-то время посидела молча, а потом задумчиво сказала: — Слушай, зря ты себе это позволила.

— Почему?

— Да на границе живем…

— Ну и что? Ничего страшного… А потом, мы с Касымбеком решили, как приблизится срок, я поеду к родным.

— А все-таки поберечься бы надо, — с прежней задумчивостью проговорила Света.

— А как это — «поберечься»? — удивленно взглянула я на нее, я не слышала, чтобы у нашего народа береглись от ребенка.