Свет остаётся

Сирень качается, сирень благоухает,
как облако, сирень за шторами плывёт —
в квартире изо льда, любимая, седая,
улыбку смерти женщина не сожалея ждёт.

Поёт в окне романсы юный соловей,

поёт, что, как всегда, до слёз не в ту влюбился.

А над густой иргой… нет, всё-таки левей…

вселенский пульс мерцал, как до потопа, бился.

«Я здесь была… Я помню этот час…»

Я здесь была… Я помню этот час.
Между реальностью разорвана граница
и подсознанием, в окне анфас
плывёт Луна и блесков вереница…
А птах ночной горланит без проблем —
от звонкой ноты в носоглотке жженье:
не суетись, уснём не насовсем,
раз не слабеет сила притяженья.

«Для жизни слишком оказавшись хрупким…»

Для жизни слишком оказавшись хрупким,
на грани между жизнью и скорлупкой —
застывшим кадром – скрюченный птенец
находит свой, так говорят, конец…

Апрель, весна, гарцуют в небе птицы,

за руку веткой трогает сирень —
куст понимает: страшно не родиться!
И убегает в розовую тень.

«Над полями, над садами…»

Над полями, над садами
дымка летняя легка,
небожитель пролетает,
или просто – облака…
Как же выдержало сердце?
Тромбы, бомбы не беда:
не обнимемся с тобою,
нерождённый, никогда.

На жаре

И вот плыву по ветру в белом сквере!
Ещё порыв – и вишни полетят
кружить легко, как птицы, в атмосфере
и не успеют к октябрю назад —
утешить шорохами пожелтевших перьев
вечерний сплин иссушенных умов…
Вернёшься в дом – стучатся ветки в двери,
отречься требуя от пустотелых слов:
мол, посмотри-ка, на столе нарциссы,
всех выверенных истинней идей,
не зная, что у точки есть абсцисса,
глядят в окно на вальс полутеней.

С пятницы на субботу

По воде, похожей на опал,
воздух в мелкой лодке проплывал:
по белёсо-розовой воде
тихо-тихо плыли мы нигде,
проходя сквозь сон, короткий сон,
безмятежно, точно в унисон
без одежд легли вдвоём на дно
белой лодки – было нам дано
плыть, обняв друг друга, по реке,
замолчать, дышать, рука в руке,
и текла зеркальная вода,
будто не причалим никогда.

«Во времена цветения жасмина…»

Во времена цветения жасмина
луна плыла и не меняла мину,
и отчего-то – Боже, отчего же! —
была, красотка, на меня похожа…

Туман, пришедший в сердце с ностальгией,

загустевает… Мы – уже другие.
И отчего-то – Боже, отчего же! —
бегут мурашки на ветру по коже.

Оракул