Свет погас

Он силился отогнать мысли о Мейзи, но у слепых слишком много времени для раздумий, а физические силы, словно волны, вновь приливали к Дику, и в долгие пустые дни, окутанные могильным мраком, душа его терзалась до последних глубин. От Мейзи пришло еще одно письмо, и еще. А потом наступило молчание, и Дику, когда он сидел у окна, за которым в воздухе дрожало знойное летнее марево, представлялось, что ее покорил другой, более сильный мужчина. Воображение, обостренное окружающей чернотой, рисовало ему эту картину во всех подробностях, и он часто вскакивал, охваченный неистовством, метался по мастерской, натыкался на камин, который, казалось, преграждал ему путь со всех четырех сторон. Хуже всего было то, что в темноте даже табак не доставлял никакого удовольствия. От былой надменности не осталось и следа, она уступила место безысходному отчаянью, которое не могло укрыться от Торпенхау, и безрассудной страсти, которую Дик тайком поверял ночами лишь своей подушке. Промежутки меж этими приступами протекали в невыносимом томлении и в невыносимой тьме.

- Пойдем погуляем по Парку, - сказал однажды Торпенхау. - Ведь с тех пор, как начались все эти невзгоды, ты ни разу не выходил из дому.

- Чего ради? В темноте нет движения. И кроме того... - Он подошел к двери и остановился в нерешимости. - Меня могут задавить на мостовой.

- Но ведь я же буду с тобою. Спускайся помаленьку.

От уличного шума Дик пришел в смятение и с ужасом повис на руке Торпенхау.

- Представь себе, каково брести на ощупь, отыскивая ногой обочину! сказал он с горечью уже у самых ворот Парка. - Остается лишь возроптать на бога и подохнуть.

- Часовому не положено рассуждать, когда он на посту, даже в столь приятных выражениях. А вон и гвардейцы, разрази меня гром, это они!

Дик распрямил спину.

- Подведи меня к ним поближе. Мы полюбуемся на них. Бежим прямо по траве. Я чувствую запах деревьев.

- Осторожней, тут ограда, правда, невысокая. Ну вот, молодец! Торпенхау каблуком вывернул из земли пучок травы. - Понюхай-ка, - сказал он. - Дивно пахнет, правда? - Дик с наслажденьем вдохнул запах зелени. - А теперь живо, бегом.

Вскоре они очутились почти у самого строя. Гвардейцы примкнули штыки, и когда Дик услышал бряцание, ноздри его затрепетали.

- Давай ближе, еще ближе. Они ведь в строю?

- Да. Но ты откуда знаешь?

- Нюхом чую. О мои герои! Мои красавцы! - Он весь подался вперед, словно и вправду мог видеть. - Когда-то я их рисовал. А кто нарисует теперь?

- Сейчас они зашагают. Не вздрогни от неожиданности, когда грянет оркестр.

- Эге! Можно подумать, что я какой-нибудь новобранец. Меня пугает только тишина. Давай ближе, Торп!.. еще ближе! Бог мой, я отдал бы все, только б увидеть их хоть на минутку!.. хоть на полминутки!

Он слышал, как военная жизнь кипела совсем рядом, слышал, как хрустнули ремни на плечах барабанщика, когда он оторвал от земли огромный барабан.

- Он уже занес скрещенные палки над головой, - прошептал Торпенхау.

- Знаю. Я знаю! Кому и знать это, как не мне? Тс-с!

Палки опустились, барабан загрохотал, и гвардейцы зашагали под гром оркестра. Дик чувствовал на лице дуновение воздуха, который всколыхнула поступь множества людей, слышал, как они печатают шаг, как скрипят на ремнях подсумки. Барабан размеренно грохотал в такт музыке. Мотив напоминал веселые куплеты, звучавшие как бодрый марш, под который лучше всего шагать в строю:

Мне надо, чтоб был он здоров и силен,

Чтоб был огромен, как слон,

И чтоб приходил по субботам домой

Трезвый как стеклышко он;

Чтоб крепко умел он меня любить

И крепко умел целовать;

Чтоб мог обоих он нас прокормить,

Вот тогда не решусь я ему отказать.

- Что с тобой? - спросил Торпенхау, когда гвардейцы ушли и Дик понурил голову.

- Ничего. Просто тоскливо стало на душе - вот и все. Торп, отведи меня домой. Ну зачем ты меня сюда привел?

Глава XII

Погребли его трое, он был их четвертый друг,

Земля набилась ему и в глаза, и в рот;

А их путь лежал на восток, на север, на юг,

Сильный должен сражаться, но слабого гибель ждет.

Вспоминали трое о том, как четвертый пал,

Сильный должен сражаться, но слабого гибель ждет.

"Мог бы с нами он быть и поныне, - каждый из них толковал,

А солнце все светит, и ветер, крепчая, нам в лица бьет".

"Баллада"

Нильгау разгневался на Торпенхау. Дику было приказано лечь в постель слепые всегда вынуждены подчиняться зрячим, - но, едва возвратившись из Парка, Дик не уставал проклинать Торпенхау за то, что он жив, и род людской за то, что все живы и могут видеть, а сам он мертв, как мертвы слепцы, которые только в тягость ближним. Торпенхау помянул некую миссис Гаммидж, и рассвирепевший Дик ушел к себе в мастерскую, где снова принялся перебирать три нераспечатанных письма от Мейзи.

Нильгау, грузный, неодолимый и воинственный, остался у Торпенхау. Рядом сидел Беркут, Боевой Орел Могучий, а между ними была расстелена большая карта, утыканная булавками с черными и белыми головками.