Как же все изменилось! Тогда, после возвращения из крепости черных, она была рада, что он пришел поддержать ее. Тогда она впервые почувствовала, что кто-то может дать ей заботу и понимание, каких она, «странная» и «чудная», никогда не знала даже от родных. Теперь же от них становилось лишь больнее.
Потому что она знала, что Кили ее любил. И точно так же она знала, что не сможет полюбить его в ответ.
От его заботы она чувствовала себя полным дерьмом.
— Не надо, Кили, — чародейка осторожно вывернулась, — Я ценю то, что ты хочешь помочь, но помочь мне ты не сможешь.
— Но почему?..
Она вздохнула. Ничему его жизнь не учит. Ведь спрашивает, прекрасно зная, что ответ ему не понравится.
Что ответ только причинит ему новую боль.
— Потому что что-то в тебе ликует, — безжалостно ответила она, — Радуется. Радуется посрамлению соперника. Радуется, что Амброус оказался мразью. Что от него мне одна горечь, а ты — весь такой герой-утешитель. Скажешь, не так?!
Он не стал спорить, не стал и подтверждать. Вместо этого сказал, скорее констатируя, чем спрашивая:
— Ты его любишь. Даже после всего, что он сделал.
— Люблю, — ответила Лана, — Осуждаешь?
— Нет, — покачал головой Килиан, — Не осуждаю. Не понимаю — такое есть. Что такое ты увидела в нем, за что готова любить его, несмотря ни на что?
Чародейка устало вздохнула:
— Кили, ты сам себя слышишь? Разве любят за что-то? Мы о любви или о торговле? Вот скажи, ты сам меня за что любишь?
Ученый улыбнулся:
— Если я начну перечислять, мы засядем тут до утра. Ты ведь даже не представляешь, сколько у тебя достоинств. Ты умная, и с тобой интересно. Ты добрая и побуждаешь меня становиться добрее. Ты живая, по-настоящему живая, и вызываешь во мне желание жить. Ты умеешь по-настоящему чувствовать, чего я не встречал ни в ком ни до тебя, ни после. Когда ты смеешься, мне хочется смеяться в ответ, даже если я не знаю, что такого смешного случилось.
Лана едва удержалась от сардонической усмешки на словах про умение чувствовать. На ее памяти еще никто не причислял это к ее ДОСТОИНСТВАМ. Обычно мужчины считали это за глупые бабские причуды. Порой им становилось от этого некомфортно, особенно когда чувства были негативными. Со временем она привыкла, что их следует прятать. Переживать внутри себя, чтобы никому не доставить неудобств.
Возможно, именно потому что с ним этого не требовалось, Кили и стал ее лучшим другом.
— И вот скажи, — ответила она, не заостряя внимание на больном вопросе, — Если бы ты встретил женщину, обладающую всеми этими качествами, ты бы полюбил ее точно так же?
— Люди не бывают одинаковыми, — возразил Килиан, — Единственная женщина, обладающая всеми твоими качествами, это ты. По определению.
— Это не ответ, — возразила Лана, — Это уход от ответа.
— Может быть, — пожал плечами ученый, — Но так как я не могу представить такой ситуации, ответить мне нечего.
Повисло тягостное, неловкое молчание. Так хотелось излить душу, сказать о своей боли. Но она слишком хорошо знала, что он скажет. Что хранить в сердце любовь к человеку, который ее предал, — глупо. Что нужно забыть его. Выбросить Амброуса из сердца.
И обратить свой взор на того, кто этого более достоин, а как же иначе.
— Я пыталась, — глухо озвучила Лана, — Пыталась разлюбить его. И тогда, когда он был женихом Лейлы. И когда он показал свое настоящее лицо. Но я не могу. У меня не получается.
Она в упор посмотрела на Килиана, ища на его лице признаки осуждения.
И не нашла.
— Я понимаю, — ответил он, — И если хочешь… я помогу тебе.
Ответом ему стал лишь вопросительный взгляд.
— Я не обещаю, что у меня получится, — продолжил ученый, — Но во время нашей следующей встречи я сделаю все от меня зависящее, чтобы не убить его, а захватить в плен. Опять же, я не могу пообещать, что в плену он изменится. Но если я смог освободиться от влияния Ильмадики, то возможно, то же самое сможет и он.
— Ты сделаешь это? — медленно спросила Лана, — Для меня?..
Килиан молча кивнул.
— Но почему?..
Неожиданно он рассмеялся:
— Потому что я люблю тебя, глупенькая. И хочу, чтобы ты была счастлива. Даже если не со мной.
Она отвернулась, не желая видеть затаенной боли в глубине его единственного глаза.
— Я лицемерка, да? — спросила Лана, — Столько народу завтра погибнет. Может быть, даже кто-то из нас. А я прошу позаботиться о парне, которого что-то во мне когда-то сочло моей мечтой. Только потому что что-то во мне полюбило его, я считаю его более важным, чем другие.
— Ты не лицемерка, — уверенно ответил Килиан, — Никто из нас не может спасти всех. Но мы можем хотя бы позаботиться о тех, кого любим.
Чародейка не была уверена, говорил ли он о ней или о себе. Да она и не стала уточнять.
— Спасибо, Кили, — сказала она вместо этого.
— Только не надо, пожалуйста, добавлять «Ты настоящий друг», — попросил мужчина.
Лана кривовато улыбнулась:
— Хорошо. Не буду.
— Думаешь, они нанесут удар по «Иерихону»? — спросил Амброус, изучая шахматное поле.
Протянув руку, король переставил ферзя.
— Шах.