Свет с Востока

Прошли июньские испытания, потом кончились каникулы. Осен­ние месяцы наполнились новыми встречами и размышлениями. Вот предстал мне впервые в жизни «Господин Великий Новгород»: кремль на берегу Волхова, звонницы, храмы, вечевая площадь, монастыри. И — пустыри на месте разрушенных войной домов, по этим пустырям вместо улиц тянутся пешеходные тропы. Вот Малая Вишера, где в течение ночи, проведенной на столе в учительской, я поглотил «Са-ламбо» Флобера. Вот крохотная сельская школа, где учащиеся отказа­лись изучать язык поверженной Германии, «язык фашистов». При­шлось явиться на помощь учительнице немецкого языка, провести особое занятие: «ребята, а ведь Гитлер не был немцем, он был нацис­том. Вот Шиллер и Гёте были немцами, и наша страна всегда чтила их за высокую мысль. А знаете, на какой язык пушкинский «Памятник» переведен почти слово в слово, притом в размере подлинника? Имен­но так он переведен на немецкий язык, это сделал Фридрих фон Бо-денштедт. Как филолог могу вам сказать, что он совершил неимоверно сложную работу, и это говорит о великом уважении немца-переводчика к русскому языку и русской поэзии. А русский юноша Холодковский перевел на русский язык знаменитое произведение не­мецкого народа — «Фауст» Гёте, и этот перевод был напечатан, когда Холодковскому исполнилось всего двадцать лет! Это значит, что он был вашего возраста, школьником, когда начал свою работу над «Фау­стом». Как же он должен был уважать и даже любить немецкий язык! Ведь не уважая и не любя того, чем занимаешься, нельзя выполнить ни одного настоящего дела». Школьники притихли, учительница позже

176

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

сказала: «Как будто их кто подменил, теперь отвечают немецкий на четверки да пятерки».

Успех выступления, казалось бы, мог льстить, но я все чаще по­гружался в невеселые раздумья. Годы идут. Ни одно мгновение не возвращается, так много моих лет поглотили тюрьмы и лагеря, но и теперь, будучи уже не под стражей, я все еще лишен возможности трудиться без помех в своей области — арабской филологии, прихо­дится ради куска хлеба отдавать безвозвратное время работе в чужой области. Да, я только что стал кандидатом наук — одному мне до кон­ца известно, чего это стоило моим зрению, нервам, здоровью. Вырвал у судьбы ученую степень — а, собственно, для чего? Чтобы с гордостью указывать ее, подписывая деловые бумаги кабинета иностранных язы­ков? Тешить себя призрачным удовлетворением? Что дальше? Пята вчерашнего заточения гнетет, клонит к земле, холодной, равнодушной земле города, где мне позволено жить.

Однако прочь, это просто усталость. Надо съездить в Великопо-рожскую школу, а там... а потом... Потом надо приниматься, вплотную приниматься за «Книгу польз». Это арабское сочинение пятнадцатого века сохранилось всего в двух рукописях, снимок одной из них, париж­ской, есть у нас в Публичной библиотеке Ленинграда, а второй... По­смотрим, постараюсь получить ее снимок из Дамаска. Работая над ло­циями, как-то проглядывал в ленинградской библиотеке «Книгу польз», и чувство такое, что... Да, если ее исследовать всесторонне, но сперва вчитаться неторопливо... много там нового, очень много.

Вечером 4 декабря 1948 года, вернувшись с работы, я начал пере­водить занимавшую меня арабскую рукопись — «Книгу польз» или «Полезные главы об основных правилах морской науки», принадле­жащую перу того же судоводителя Васко да Гамы — Ахмада ибн Мад-жида, который создал кроме того уже исследованные мною три лоции. Но если с творцом сочинения и приемами его повествования я уже успел познакомиться, то теперь предстояло разобрать не 44 страницы арабского текста, а 176. Однако само возникновение столь большого труда в среде арабских мореходов средневековой поры укрепляло меня в зревших мыслях о большом значении арабского судоходства в исто­рии Востока, и это положение, шедшее вразрез с укоренившимися взглядами, предстояло доказать.

Работа, начатая 4 декабря, продолжалась в течение последующих полутора месяцев почти ежедневно. Еще летом я покинул подвал Евдокии Алексеевны и теперь, снимая комнату на улице Безбожни-

Шумовский Теодор Адамович (1968 г.)

Чужая нива

177

ков, 53, у тихой и мягкосердечной хозяйки Нины Ивановны, наслаж­дался теплом и домовитым уютом высоко поднятого первого этажа. Ради этого приходилось в течение каждого выходного дня раскалы­вать на дрова толстые чурки, но зато можно было с улыбкой вспом­нить о широкой снежной полосе под потолком прежнего моего оби­талища, которую я заметил, только что завершив работу над своей диссертацией. Теперь уже руки не стыли, писалось быстрее. Но, увы, для новой диссертации оставалось мало времени, одни вечера, дни же мои проходили на чужой ниве, в институте усовершенствования учителей.