Свет тьмы. Свидетель

Случаются дни, когда мы все вертимся, как белки в колесе, не поспеваем обслуживать покупателей, а то — неизвестно почему — ни одна нога, как говорится, не ступит на порог магазина. Сегодня как раз такой день. Магазин заволокло туманом сонной одури. Приказчики и ученик выравнивают на полках ряды нотных тетрадей, восстанавливая порядок, разрушенный в сутолоке вчерашнего шумного полдня. Они не спешат с работой, время от времени останавливаются и глазеют, уставясь в пустоту. Тишина почти полная. Изредка скрипнет перо делопроизводителя, только главный то и дело чмокает, шлепая толстыми мясистыми губами, словно пережевывая и проглатывая свою работу. Я же мечтаю в свое удовольствие.

Я рассаживаюсь со всеми удобствами, сиденье у табурета мягкое, а подлокотником мне служит ровная деревянная панель кабины кассы; это — сиденье для того, кто постоянно обязан держать свои чувства в узде и быть начеку, не зевать по сторонам. Пока я вертелся, выискивая наиболее удобное положение, какая-то бумага с шелестом упала мне под ноги. Нащупав уголок, я поднимаю ее; это письмо, уже открытое, тетя, прочитав, очевидно, положила его за спину, и оно завалилось между подушкой сиденья и стенкой кассы. Я не колеблюсь ни секунды — защищенный от посторонних взглядов барьером кассы, я вынимаю письмо, осторожно, чтобы шелест меня не выдал, разравниваю его на коленях. И тут же вижу: в письме благодарят дорогую сестру за дар в размере двухсот крон, которые передал общине для благочестивых целей брат Суйка. Подпись неразборчива: глава общины, название которой я прочитал сегодня впервые.

Мог ли я желать чего-нибудь большего? Теперь они оба у меня в руках: пан главный бухгалтер Суйка, филантроп за чужой счет, надеявшийся драть с меня три шкуры, и моя достоуважаемая тетя, которая подбивала его на это. Я готов визжать и топать ногами от радости, как в детстве, когда мне удавалось впутать Франтика Мунзара в порядочную драку; наверное, я даже покраснел от волнения, а выдать себя никак невозможно, об этом нужно помнить, ибо главный хоть и углублен в спешную работу, нет-нет да и кинет на меня взгляд, и не видно в нем ни христианской любви, ни снисходительности, ни милосердия.

Я аккуратно складываю письмо и прячу его в карман. Потом забиваюсь в угол кассы и раздумываю, как бы устроить так, чтобы письмо попало дяде в руки. Переправить контрабандой к дяде на стол вместе с корреспонденцией, которая приходит на его имя, — будто по ошибке. Да, так, пожалуй, было бы легче всего. Только всякому известно, что мне одному доверяют сидеть вместо тети и только я сортирую корреспонденцию. Вот я и сижу, в руках у меня оружие, о котором я так часто мечтал, а я не знаю, как пустить его в ход. Ведь суть не только в том, как убить этих двух зайцев, но как уйти от ответственности за свой поступок. Никто даже заподозрить не должен, что я замешан в этом деле.

Дядя появляется в дверях канцелярии. На подручного и ученика нападает приступ усердия, перо делопроизводителя скрипит, будто зубы окаянного, главный перестал чмокать губами. Нынче дядя припозднился, тетя ушла полчаса назад. Не остановившись в дверях, дядя направляется прямо к кассе, он хмурится, но я знаю, что хмурится он не из-за меня, а из-за того, что на месте, где должна бы сидеть тетя, ее теперь нет. Я — само внимание, как и все остальные, я слежу за ним собачье преданными глазами; не замечая меня, дядя берет ключ, висящий в клетушке кассы, и выходит из торгового зала. Дом старинный, и магазин имеет свои неудобства: чтоб попасть в уборную, нужно коридором пройти в самый конец двора. Стоило дяде выйти, и словно прорвалась невидимая завеса, препятствовавшая в этот день клиентам войти к нам. В магазин вваливаются пять покупателей сразу. И делопроизводитель, и главный поднялись со своих мест. Гляди, как все вдруг ожили и нацепили на лица улыбки, рассыпаются в любезностях и чуть не переламываются от предупредительной услужливости, бегают, суетятся, подносят все новые и новые тома сочинений и тонкие тетради, раскладывают их, поясняют, мясистые губы главного шлепают, будто молитвенные мельнички, он восторженно кивает, приветствуя любое более или менее отчетливо высказанное пожелание клиента, и, радостно кудахча, оповещает, что разродился советом подумать еще. На обратном пути дядя непременно должен увидеть, что ему нигде не найти людей преданнее и заинтересованнее в деле, чем они.