Свет-трава

– Милостивая государыня Арина Алексеевна! Не знаю, дойдет ли до вас это послание, – запинаясь, с трудом разбирал Федя. – Проживаю я, как известно вам, в далекой Сибири. Представлял себе оную совсем не такою. Оказывается же, везде те же люди, так же реки бегут и шумят такие же, как у нас, березы…

Маша задумчиво смотрела в открытое окно, где действительно так же, как и везде, и так же, как сто лет назад, перебирал ветер мелкую листву берез.

– Пишу вам с великою верою, что вы в отношениях ко мне прежняя и то, что именуют меня государственным преступником и ссыльным, не поколеблет вашей веры в меня.

О воле грущу, но и в неволе есть утешение. Пробую лечить той самой свет-травой, о коей писал вам неоднократно. Результаты хороши. Особливо поддаются излечению головные страдания.

Хотел бы поделиться знанием сей травы с коллегами. Но где тут! Нет веры ссыльному. Был здесь проездом медик не русский – видно, кое-что прослышал про свет-траву, так я умышленно ему ничего не рассказал. Любят на готовеньком величаться.

Молю вас – перешлите через Г. В. хоть несколько строк, написанных вашей рукою. Это очень утешит меня в моем одиночестве.

Преданный вам…

Подпись разобрать было невозможно.

Федя и Маша долго молчали. Их взволновали новые доказательства существования свет-травы и чувства, высказанные в старом, полуистлевшем письме.

– Кто эта Арина Алексеевна? – наконец спросила Маша.

– Не знаю, – сказал Никита Кириллович. – Я и о Кузнецове ничего не знаю, кроме того что написано в этом письме.

– Как же попал к вам этот документ? – спросил Федя, не отрывая глаз от письма, еще и еще перечитывая строки.

– Письмо это несколько лет тому назад передал мне учитель, ему принесли ребята, а где они его раскопали – не знаю.

– Значит, Кузнецов почему-то не отослал этого письма? – не то вопросительно, не то утверждающе сказала Маша.

Никита Кириллович пожал плечами. Что же можно было сказать о том, что было сотню лет назад?

– Должно быть, не отослал, – задумчиво сказал Федя. – Надо Игорю показать эту бумажку. Знаете, что значит для него подержать в руках письмо столетней давности, тем более это?

– Покажем и подержать дадим, – слабо улыбнулся Банщиков. Он взял письмо и, словно от холода передергивая плечами, вложил его в конверт.

Маша видела, что ему стало хуже. Она встала, отобрала у него конверт, положила в ящик стола.

– Это все мы завтра посмотрим, обо всем поговорим, – сказала она, – а теперь, Федя, ты иди домой. Загляни, пожалуйста, к моей хозяйке и скажи, чтобы она не ждала меня. Я останусь здесь.

Федя послушно вышел, не прощаясь. Никита Кириллович был словно в забытьи. Ни слова Маши, ни уход Феди не вывели его из этого состояния.

Глава двадцать вторая

Никита Кириллович спал.

В соседней комнате на кушетке сидела Маша. Бессонная ночь не вызывала утомления, она привыкла встречать рассвет у постели больных.

Она боялась пошевелиться и скрипом кушетки разбудить спящего. У дверей лежали еще с вечера сброшенные босоножки. Всю ночь она просидела в чулках, готовая в любую минуту неслышно подойти к больному. Но он спал спокойно, и Маша с удовлетворением прислушивалась к его ровному дыханию.

Это была самая короткая из всех ночей, которые она проводила без сна. До рассвета ей не хватило времени для размышлений. Думала она о себе, о Никите Кирилловиче, о своей любви. Она вспоминала себя подростком. Помнила, как одна подруга ее писала смешные письма мальчишке из соседнего двора, другая в пятнадцать лет целовалась с воспитанником ремесленного училища. А Маша до двадцати четырех лет не знала увлечений. Ее занимали не мальчишки, не юноши, а книги, учение, пионерская работа. Но вот пришла наконец любовь и, будто желая возместить потерянное время, захватила Машу с огромной силой.

Всегда увлеченная работой, Маша представляла себе любовь, рождающуюся только между людьми, связанными общим делом, общими интересами. Она думала, что полюбит обязательно врача, и в воображении ее вставал какой-то отвлеченный образ человека в белом халате.