Свет-трава

– Езжай! Жалуйся! Только наперед говорю – толку не будет! – Кузьма Капитонович сердито хлопнул рукой по колену.

Расставшись с Кузьмой Капитоновичем, Никита Кириллович сразу же одумался и понял, что председатели колхоза и сельсовета правы: людей не хватало на более неотложные дела, и ехать в город с жалобой не было смысла.

У него родилась другая мысль: организовать студенческий воскресник ботанического кружка, в котором состоял Федя, а у райисполкома просить машины.

Вскоре у Никиты Кирилловича выдались два свободных дня, и он уехал в город. Весь первый день он метался – то в университет, то в райисполком, и наконец дело его завершилось полной удачей.

Студенты – члены ботанического кружка – почти все согласились принять участие в воскреснике. Им хотелось взглянуть на романтическое село Семь Братьев – родину легендарной свет-травы.

Все получилось так, как задумал Никита Кириллович. Он радовался удаче, но грустные мысли порой все же посещали его.

Возвращаясь к Семи Братьям, невозможно было не вспомнить, как осенним вечером ходили они с Машей по этому темному лесу, не видели, а только слышали друг друга. В последний вечер они сидели вот там, на яру над Звонкой, где только что пробежала машина. Они ощущали прохладное дыхание реки, следили за скользящим отражением месяца в ее серебрящихся струйках…

Никита Кириллович, такой большой, сильный и смелый, с Машей был молчалив и застенчив. Но, прощаясь с ней, он все же обнял ее, прижал к груди и сказал тихо: «Машенька, задержись на несколько дней, сыграем свадьбу – и тогда в путь…»

Но она почему-то отодвинула от него это большое счастье. Она сказала: «Разлукой мы проверим свои чувства».

Он долго молчал и потом ответил через силу: «Что же, проверяй свое чувство, если не уверена в нем. Мое же в проверке не нуждается». Она уехала. Он тосковал по ней, мечтал увидеть ее, хотел забыть неприятный осадок от последней встречи, но не мог пересилить себя и писем ей не писал.

В городе он нашел переулок, в котором жила Машина мать, несколько раз прошел мимо двухэтажного деревянного дома, на воротах которого, рядом с лампочкой, на железном круге был написан номер двенадцать.

Он перешел на другую сторону, чтобы видеть окна второго этажа с простыми белыми занавесками. Почему-то он решил, что окна эти в Машиной комнате.

«За что же я сержусь на нее? – думал Никита Кириллович, прогуливаясь по переулку. – Она отсрочила свадьбу, хотела проверить наше чувство. Она тысячу раз права. Я должен уважать ее за это, она не походит на тех легкомысленных девушек, которые, не раздумывая, выходят замуж по первому предложению, потом разводятся и калечат жизнь себе и детям. Я должен пойти к ней и прекратить все недоразумения».

Он решительно направился к двухэтажному дому, поднялся по чистой крашеной лестнице, остановился у двери с цифрой пять, по постучать не осмелился.

Вечером он зашел за Федей, и они вместе пошли к Маше. Она встретила их в дверях и так обрадовалась, что руки ее невольно поднялись обнять Никиту Кирилловича. Но она сдержала свой порыв.

Никита Кириллович растерянно остановился у дверей, смущенно поглядывая то на Машу, то на ее мать Нину Сергеевну – невысокую моложавую женщину.

С детства он привык к простору деревенских полей и рек, к простым людям; не любил заходить в чужие дома, особенно в городе. «Зайти не умею, а выйти – тем более», – не раз говорил он Маше, когда та просила его во время поездок в город познакомиться с матерью.

К Нине Сергеевне Никита Кириллович почувствовал расположение с первого же взгляда, потому что Маша очень походила на мать. Лицо ее освещала такая же, как у дочери, застенчивая улыбка. Спокойные глаза, тоже карие, неотрывно глядели на пришедшего. «Так вот ты какой! Я давно хотела увидеть тебя», – говорили они.

Никита Кириллович и Федя вошли в просторную комнату. «Здесь выросла Маша, – думал Никита Кириллович, – по этим половицам бегала она ребенком». До сих пор сохранился потрепанный мишка, которым играла Маша. Он сидел на комоде рядом с зеркалом – большой, коричневый, приподняв дырявые передние лапы.

Никиту Кирилловича и Федю сразу же посадили за стол пить чай с горячими пирожками.

Федя с удовольствием ел, оживленно разговаривал с Ниной Сергеевной. Никита Кириллович молча сидел над нетронутым стаканом. Он раньше не видел Машу в черном платье и находил, что этот цвет особенно идет к ней. Он заметил, что она похудела и побледнела. «Может быть, она скучает обо мне?» – думал он, и от этой мысли становилось ему грустно и хорошо.

Нина Сергеевна все время наблюдала за Никитой Кирилловичем, то и дело обращалась к нему с вопросами. Всем было ясно – ей хотелось знать, что из себя представлял избранник ее единственной дочери. Но Никита Кириллович отвечал односложно. Да и что мог сказать он о постановках театра, ни разу не побывав в нем в этом сезоне? Не мог он принять участие и в разговоре о лекциях, лекторах, студенческой олимпиаде.

Никита Кириллович помрачнел. Он почувствовал себя жалким неучем рядом с Машей, ее матерью – доцентом горного института, рядом с Федей.