Свет твоих глаз (СИ)

Тим в очередной раз вздохнул, пожал плечами, махнул рукой и ушел. А я тут же помчалась наверх, к мужу.

― Ника? ― он приоткрыл глаза, услышав, как я вошла.

― Я. Давай еще раз градусник поставим.

Эд кивнул и обессиленно закрыл глаза. Я пристроила термометр. Присела на пол у кровати. Ко мне тут же подошел Найджел, начал ласкаться. Я погладила его лобастую голову.

― Мне жаль, Эд. ― заговорила, сжимая пальцы мужа. ― Для меня это тоже потеря. Я уже заранее полюбила малышей и готова была стать им мамой… ты не одинок в своем горе.

Эдуард сжал зубы так, что побелели губы.

― Время, ― выдохнул он сдавленно. ― Оно… ушло. Я чувствую.

― Перестань! Зачем ты так?! ― я не хотела мириться с отчаянием, которое услышала в его голосе.

― Тише, малышка. Ты сделала все, что могла. Без тебя у меня не было бы и этой надежды.

― Эд, прекрати! ― мне захотелось вскочить, схватить мужа за плечи и хорошенько встряхнуть. ― Ты же знал, что с первого раза может не получиться!

― Второго раза не будет. Я не хочу больше рисковать здоровьем Оксаны. Она нужна своему сыну. И другие женщины ― тоже. У них есть семьи, дети. Те, кому они дороги. Я не имею права становиться причиной их бед.

Эд говорил так размеренно, так ровно. Если бы я не знала его ― решила бы, что ему все равно. Но сейчас я слышала боль в каждом его слове. Слышала ― и понимала: он не передумает и скорее изведет себя, чем позволит снова страдать кому-то другому.

А я ― я не смогу смотреть, как он изводит себя! Чего стоит мой глупый безосновательный страх перед этим горем? Я… должна родить ему ребенка. Сама! Ему ― и себе. Иначе что за семья у нас получится?

― Все будет хорошо, Эд, любимый! Обещаю: все будет хорошо! ― поклялась я истово.

Губы Эдуарда дрогнули в слабой улыбке:

― Хорошо, что Оксана жива, что ей ничего не грозит. А я… видимо, я просто слишком много требовал у судьбы. Что там с температурой?

Я посмотрела на градусник:

― Тридцать восемь и один. Тим сказал, что тридцать восемь ― это не страшно. Главное, чтобы не выше. Попьешь воды?

Эд согласился и послушно выпил стакан минералки.

― Я посплю, ― шепнул совсем тихо. ― Ты не сиди со мной, занимайся своими делами.

― Тогда пойду приготовлю завтрак. Скоро твой брат вернется, хоть накормлю его.

Эд в знак согласия сжал и отпустил мои пальцы.

Я вышла из его комнаты и снова пошла вниз с твердым намерением заглядывать к мужу каждые пятнадцать-двадцать минут. Его решение отказаться от идеи суррогатного материнства меня испугало своей окончательностью, и я пока не знала, что с этим делать. Вдруг муж теперь совсем откажется от мыслей о собственных детях?

41. Эдуард. Тьма

Никогда не умел болеть. Да что там ― я и не болел никогда в сознательном возрасте! Даже насморка за собой не припомню. А тут… жар окутал меня со всех сторон ― темный, вязкий, как деготь ― не выбраться, не вынырнуть. Жар испепелил боль, сжег память, поглотил все мысли и чувства. Сузил мир до тесного пузыря, в котором едва хватало воздуха, чтобы дышать.

Я потерялся во времени. Перестал различать день и ночь. Растворился в бесконечности бархатной темно-багровой тьмы и не хотел собираться вновь. Мне было хорошо в забвении. Краешком сознания я помнил, что там, за стеной пузыря, в котором я внезапно оказался, произошло что-то страшное, непоправимое. То, о чем лучше не вспоминать.

Временами жар отступал, но на смену ему тут же приходила слабость ― такая же бесконечная, голодная, готовая проглотить меня целиком. И я покорно падал в нее и снова терялся, не желая бороться, не чувствуя необходимости быть.

Иногда до меня доносились голоса, чаще ― знакомые, родные: Ника, брат, мама Вика. Пару раз ― чужие. Я не обращал на них внимания. Я был сам по себе. Только голос жены ― нежный, зовущий, умоляющий, мог заставить меня немного разогнать липкую муть в голове, прислушаться и сделать то, о чем просила Ника: что-то проглотить. Куда-то повернуться. Произнести пару ничего не значащих слов.

Не могу сказать, как долго продолжалось это чередование периодов жара и слабости, сколько дней носило меня по волнам, как щепку, которую то выносит на гребень, где опаляет солнечными лучами, то затягивало в толщу воды, где движения почти не чувствуется, а есть только покой, прохлада и невесомость.

В какой-то момент жар исчез, осталось только изнеможение. В полусне-полузабытьи я провел еще какое-то время, но потом настал миг, когда сознание прояснилось. Плавно, словно выплывающая из прибрежного тумана на середину озера лодка, мое сознание дошло до понимания, что я ― Эдуард Скворцов. Сын, брат и муж. И хозяин лабрадора. А еще ― владелец завода и нескольких магазинов. И ― несостоявшийся отец.

Последнее воспоминание откликнулось болью в груди. Правда, уже не той, невыносимо-острой болью, выбивающей воздух из легких. Нет, в этот раз боль была другая ― тянущая, ноющая, противная, но вполне терпимая.

Я открыл глаза и ничего не увидел: ни проблеска света. Похоже, меня угораздило очнуться в самое темное время суток.

― Ника? ― зашарил руками подле тела, пытаясь нащупать жену: если сейчас ночь ― почему она не спит рядом?