«Свет ты наш, Верховина…»

Однажды среди удушливой мглы, окутавшей все вокруг, как напоминание о том, что мы не забыты, как надежда, что ночь не может быть вечной, прозвучали для нас события по ту сторону гор.

Стоял уже сентябрь. Днем припекало солнце, а вечера и ночи были прохладны, и порывы ветра приносили с собой в город запахи приближающейся осени.

Уволенный из лесной дирекции, я тщетно искал работы, и мы долго бедствовали, пока счастливый случай не помог Чонке устроить меня разъездным кассиром в лесную контору, которую открыла в Ужгороде частная будапештская фирма.

Контора заготовляла лес на Верховине и плотами по Тиссе, затем по Дунаю отправляла его мебельным фабрикам в Венгрию. На моей обязанности было несколько раз в месяц выезжать в горы к лесорубам и на Тиссу к сплавщикам для расчетов.

В один из свободных вечеров я допоздна провозился в теплице, которую соорудил за домом, подготовляя ее к приближающейся зиме. Я заставлял себя теперь работать через силу. Все чаще и чаще мною овладевало ощущение полной ненужности моих трудов. «К чему все это? — спрашивал я себя, глядя на ящики, наполненные землей, на темные, приготовленные к высеву маковки семян. — Кому нужны мои занятия травами сейчас, когда кругом такая беспросветная, страшная беда?» Но, вопреки, казалось бы, здравому смыслу, я продолжал начатое с таким упорством, с каким пробиваешься на далекий огонек сквозь настигшую тебя пургу.

И высеянные мною семена меума, альпийского клевера всходили изумрудной зеленью. Я подвергал их воздействию рано наступивших в том году утренних заморозков. Одни гибли, а другие не сдавались и выживали. Я помогал им набирать силу, и они тянулись вверх стойкими побегами, вселяющими веру в непобедимость жизни.

Было уже около полуночи. В городе наступал полицейский час — час обысков, облав, арестов.

Заполнив два последних ящика землей и сделав несколько записей, я было собрался идти домой, но вдруг вблизи теплицы послышались шаги, негромкие, заставившие меня насторожиться голоса. Через минуту в сопровождении Ружаны по земляным ступеням ко мне спустился мраморщик Шандор Лобани.

Люди жили теперь замкнуто, избегали бывать друг у друга, чтобы не привлечь внимания полиции. И только нечто необычное могло заставить Лобани прийти к нам в такой поздний час.

— Ничего плохого не случилось, пане Белинец, — предупредил он с порога. — Так что не принимайте меня за вестника беды. Просто захотелось вас повидать, — сказал он, усаживаясь на пустой ящик. — Что слыхать нового?

— Какие теперь могут быть новости! — безнадежно махнул я рукой.

— Вы так думаете? — улыбнулся старик.

— Известия о Польше?

— Неужели вы здесь собираетесь беседовать? — вмешалась Ружана. — Пройдемте в дом.

— Тут довольно уютно, — обвел взглядом теплицу Лобани. — Посидим лучше здесь. — Он продолжал разговор: — Вы спросили, что в Польше?

— Да. Но что может быть нового в Польше? Еще неделя, две — и Гитлер захватит ее полностью. Одной храбрости солдат недостаточно, надо еще иметь во главе армии достойных людей, а не предателей.

— Вы правы. Предателей там хоть отбавляй.

— Но, говоря так, Лобани думал о другом. Я это чувствовал и выжидательно смотрел на него.

— А Галицию Гитлер все-таки не захватит! — торжествующе произнес он наконец, и глаза его блеснули. — Галичане счастливее нас, пане Белинец. Сталин приказал Советской Армии встать на их защиту, и войска уже перешли советско-польскую границу.

Я так стремительно вскочил с ящика, на котором примостился было рядом с Лобани, что чуть не опрокинул стоявший рядом лоток с глиняными горшочками, в которых высажены были мои опытные травы.

— Кто… кто вам это сказал?

— Молотов, пане. Он и вам это скажет, если вы только включите радио.

Я бросился вон из теплицы, к дому. Руки дрожали, когда я поворачивал регулятор приемника. Мне все казалось, что лампы накаляются чересчур медленно. Обрывки музыки, голосов — и вдруг сквозь треск и шуршание издалека прорвалась, то усиливаясь, то затихая, спокойная и немного торжественная речь.

— Это, это! Не ищите дальше! Москва повторяет ее по нескольку раз, — сказал, хватая меня за руку, Лобани. Он и Ружана стояли рядом и напряженно, с какими-то просветленными лицами вслушивались в далекий голос Москвы…

Через несколько дней мне пришлось по делам службы выехать на Верховину. Там только и говорили о том, что Советская Армия послана Сталиным освобождать не только Галицию, но и наш край. Как всем хотелось верить этому!

Люди жили ожиданием.

В селах у Воловецкого, Ужанского, Ясиньского перевалов готовились к встрече. Уже были припрятаны у хозяек рушники под хлеб-соль, уже дворы снесли в укромное место по горсти муки для праздничных караваев. Уже тайком сговаривались лесорубы, железнодорожные рабочие, селяне не давать в случае чего хортиевцам взрывать мосты.

Но события шли своим чередом, и всем становилось ясно, что Советская Армия дойдет только до границ Венгрии.

На обратном пути я заехал к моему старому приятелю Федору Скрипке; он был угрюм и задумчив.