Свет успеха, или Исповедь счастливой женщины

Я стояла посредине зала суда, закрыв лицо руками и безутешно рыдая. Люди, сидящие в помещении суда, зашептались. Мама стремительно поднялась, бросилась ко мне, обхватила меня руками и, гладя по голове, стала успокаивать:

– Доченька, кровиночка, прости меня... Христа ради... прости...

Она целовала меня своими сухими губами, вытирая мои горькие слезы шершавой ладонью. Мое худенькое детское тело тряслось и дрожало от страха и ужаса перед происходящим. Судились родители, а судьбу их дочери решали чужие люди. Через какое-то время огласили решение суда:

– Суд постановляет... Кайдаш Светлану, такого-то года рождения, прописанную там-то... оставить на воспитании и проживании с матерью Кайдаш Тамарой Вячеславовной.

Меня присудили маме, женщине, которая меня родила. Женщине, которая меня воспитывала и с которой я и так жила. Главную роль играл закон, а не человеческий фактор.

Хотя мне в то время было уже безразлично, с кем я буду жить. Я понимала, что по-настоящему не нужна им обоим. Каждый из них просто хотел доказать свою правоту.

После суда папа подошел ко мне и сказал:

– Что ж ты, доченька, так поступила? Ты отказалась жить со мной. Как это понимать? Ты еще пожелаешь об этом!

Он развернулся, взяв под руку свою новую супругу, и вышел из зала.

Эта ситуация еще много лет была мне непонятна. Да и можно ли в десять лет понять, что, если у взрослых рушатся личные отношения, они в агонии ненависти друг другу часто забывают маленьких человечков, ради которых и создаются семьи. Ведь в большинстве своем попросту идет торг. Нет сегодня такого лекарства, чтобы, повзрослев, мы смогли забыть все горести и страдания, доставшиеся нам в детстве. Кроме одного – прощения. Именно это прощение пришло ко мне осознанно через много лет, когда я пережила череду уже своих взрослых испытаний. Только после этого мне открылась дорога, ведущая к позитивному принятию мира и людей. Только после прощения я смогла попробовать жизнь на вкус, и она стала меняться в лучшую сторону, независимо от моего желания.

Папа жил в новой семье, но продолжал приходить в наш дом, и снова вспыхивали скандалы. Иногда он приносил гостинцы.

Встречаясь в очередной раз, родители вновь выясняли отношения, а у меня не было больше сил учить уроки, читать или чем-то заниматься. Когда вспыхивали ссоры и опять начиналась драка, я, не выдерживая больше такого кошмара, уводила сестренку к соседям, сама одевалась потеплее и уходила на улицу. Мне становилось безразлично, что будет дома с моими родителями.

Начиналось время глубокой душевной депрессии, и только улица становилась спасением от этого ужаса.

Шло время, и с каждым днем я все больше теряла интерес к жизни. Устав от криков и брани, понимая безысходность происходящего, я брела на остановку автобуса, садилась в него у промерзших окон и часами ездила по городу. До сих пор помню ту себя, девочку-подростка в стареньком красном драповом пальтишке и в стоптанных серых подшитых валенках, греющуюся у батареи в автобусе и мечтающую о тарелке горячего супа.

Помню холодный, продуваемый со всех сторон городской вокзал, ночь и себя, дрожащую от холода, сидевшую там часами, чтобы последним автобусом вернуться в дом, где меня никто не ждал.

Однажды поздно вечером на вокзале ко мне подошли милиционеры, спросив, что делает на вокзале в этот поздний час маленькая девочка. Я со слезами рассказала им о том, что дома дерутся родители, а я не хочу этого видеть. Один из них завел меня в комнату милиции, усадил за стол и напоил горячим чаем с булкой. Потом меня посадили в милицейскую машину и отвезли домой. Дома была мама, как всегда – навеселе, папа уже ушел. Увидев на пороге стражей порядка и меня, она даже не удивилась. Ее единственный вопрос был:

– Зачем привела милицию, идиотка? У нас дома все в порядке.

Милиционер, сопровождавший меня, посмотрел на маму и ничего не сказал. Он молча похлопал меня по плечу, глубоко вздохнул и вышел из квартиры.

Улица все чаще становилась моим спасением в любое время года. И как только родители начинали свои разборки, я уходила из дому.

Зимний вечер, крепкий морозец, снег обильно покрывает землю, в небе кружатся сверкающие от света в окнах большие снежные хлопья. Ледяной каток находился прямо посередине квартала плотно стоящих пятиэтажек. Он был огорожен деревянным забором, рядом находился один-единственный столб, с тускло горящей лампочкой. Часами до самой поздней ночи, совершенно одна, я каталась на коньках под окнами нашего дома. Я придумывала всевозможные пируэты и представляла себя чемпионкой на соревнованиях, мысленно исполняя себе под нос какую-нибудь незатейливую мелодию. И каталась, каталась, каталась...