Свет в августе. Деревушка. Осквернитель праха

– Они еще не доехали до Уайтлифской низины, – сказал дядя. – Но не беспокойтесь, он будет там. Может быть, до него как-никак дошло и то, что я передал, но, уж во всяком случае, ни один человек у нас в округе, даже если бы он и хотел, не может не услышать того, что под строгим секретом доверили Уилли Инграму; да ведь ничего другого ему и не остается, потому что убийцы – они как игроки, и как игрок-любитель, так и убийца-любитель, они верят прежде всего не в свое везение, а в отчаянный риск, то есть просто в то, что риск обеспечивает выигрыш, ну а если он даже и понимает, что он пропал и ему уже ничто больше повредить не может, что бы там ни показал Лукас о Джеке Монтгомери или о ком бы то ни было, и что единственный его ничтожный шанс – это убраться из этого края, или, допустим даже, он понимает, что и это уже ни к чему, знает наверняка, что у него уже подходят к концу последние крохи того, что он может назвать свободой, знает даже, что завтра для него уже не взойдет солнце, ну – что бы вам тут в первую очередь больше всего хотелось сделать? Каким последним деянием, до того как навеки проститься с родным краем или, может быть, даже распрощаться с жизнью, – утвердить, проявить заложенные в вас бессмертные чаяния, когда вы носите имя Гаури и ваша кровь, ваши мысли и поступки всю жизнь были этим Гаури, и вы знаете, думаете или хотя бы даже только надеетесь, что в такой-то момент около полуночи в глухом уединении заброшенного русла реки вы можете подстеречь идущую чуть ли не ползком машину и в ней – причину и источник всех ваших мук, крушения, унижения, отчаяния и срама, причем это даже и не человек вашей расы, а какой-то негр, и при вас еще ваш немецкий пистолет, хотя бы только с одной-единственной, уцелевшей из десяти, немецкой пулей?.. Но не беспокойтесь, – быстро перебил он самого себя. – Не беспокойтесь насчет Хэмптона: он, наверно, даже и не вынет свой револьвер, и, по правде сказать, я даже не уверен, взял ли он его с собой; потому что он умеет в любом положении и обстоятельствах – и у него это как-то само собой получается – не то что примирить или успокоить разыгравшиеся дурные чувства, но, во всяком случае, хотя бы на время приостановить всякое буйство и насилие, ну просто тем, что он так медленно двигается, тяжело дышит; помню, это было, кажется, в двадцатых годах – с тех пор у него было два или три перерыва в службе, – некая леди из Французовой Балки[137] – не будем называть имен – поссорилась с другой леди из-за чего-то, что началось (как выяснилось) с торта, который там кому-то вручали на благотворительном церковном базаре, а муж – это второй леди – был обладателем перегонного куба, с помощью которого он в течение многих лет снабжал виски весь этот поселок Французова Балка, и никому от этого не было никаких неприятностей до тех самых пор, пока первая леди не подала мистеру Хэмптону официальную жалобу, требуя, чтобы он отправился туда, уничтожил куб и арестовал владельца, а еще недели через полторы явилась самолично в город и заявила, что если он этого не сделает, то она подаст на него жалобу губернатору штата, а то и самому президенту в Вашингтон, так что Хоупу на этот раз пришлось-таки туда отправиться; и она даже подробно объяснила ему, как пройти, но он потом рассказывал, что тропа туда была с такими глубокими, по колено, ухабами, оттого что по ней много лет возили громадные бидоны с самогоном, что ее легко можно было найти даже и без фонаря, хоть он и захватил его с собой. И действительно, оказалось, что куб очень ловко пристроен в самом укромном месте, укрытом со всех сторон, но пройти к нему все-таки можно, и там под котлом горел костер, за которым следил негр, и он, разумеется, знать не знал, кто хозяин куба, и вообще ничего не знал, даже и после того, как узнал Хэмптона по его громадному росту и по значку, и, как рассказывает Хоуп, он тут же предложил ему выпить, потом принес ему бутылку родниковой воды, усадил поудобнее около какого-то дерева и даже развел костер посильнее, чтобы он мог просушить ноги и подождать спокойно, пока явится хозяин; и Хоуп говорил, что они так уютно посиживали у костра в темноте, беседовали о том о сем, а негр время от времени его спрашивал, не хочется ли ему еще родниковой воды; а потом, говорит Хэмптон, он услышал такой гвалт пересмешников, что открыл наконец глаза и, щурясь от солнца, – смотрит: действительно, в трех футах прямо над ним на ветке пересмешник, ну и, значит, пока они там грузили и вывозили этот куб, кто-то даже успел сходить в дом неподалеку, принести лоскутное одеяло, его укрыли, подсунули под голову подушку, и Хоуп даже говорил, что на подушке была чистая наволочка – он заметил это, когда понес подушку и одеяло в лавку Варнера, чтобы там возвратили по принадлежности и поблагодарили от него, ну и потом вернулся в город. А в другой раз…

– Да я не беспокоюсь, – сказала мисс Хэбершем.

– Ну конечно, нет, – сказал дядя. – Потому что я-то знаю Хоупа Хэмптона…

– Да, – сказала мисс Хэбершем. – Я-то знаю Лукаса Бичема.