Свет в ладонях

– Если бы вы всё же развязали мне руки, я бы ими всплеснула, – с презрением сказала Женевьев. – Монлегюр, вы только что сказали, что не считаете меня дурой – отчего же говорите со мной так, словно я выжила из ума?

– Я говорю с вами так, как велит этикет и та глубокая нежность, которую я испытываю к вашему высочеству. Я ведь помню вас совсем малышкой… Это по моему совету его величество король Альфред отослал вас, чтобы оградить от вражеских происков. Мог ли я тогда подумать, какой прекрасной, сильной и гордой женщиной станет однажды то прелестное дитя? Впрочем, простите, я уже не молод и, кажется, ударяюсь в сентиментальность. Ещё кофе?

– Да, – сказала Женевьев.

Он смотрел, как она пьёт, неприкрыто любуясь ею. И хотя Женевьев Голлан была совершенно неискушённа в оценке взглядов, которые кидает на женщину мужчина, от этого любования ей сделалось откровенно не по себе.

– Какая грация… В каждом движении, даже когда положение отнюдь тому не способствует. Какая дивная кожа… – Монлегюр коснулся кончиками пальцев её шеи и тотчас убрал руку, так что она не успела даже вздрогнуть. – Я так и вижу тяжёлую драгоценную корону Вольдемара Великолепного на этой головке. Вижу тусклый блеск бриллиантов и рубинов на этой лебяжьей шее. Вижу скипетр самодержавной монархини в этой тонкой твёрдой руке. О, сударыня, вы были бы прекрасной королевой, великой королевой. Зачем же надо было всё портить?

– Не вы ли убили моего отца и пытались убить меня?! И вы ещё смеете…

– А вы, ваше высочество, и впрямь глупы, если воображаете, будто я делал всё это по собственной прихоти, – резко сказал Монлегюр и со стуком поставил чашку. – Вы глупы, если думаете, будто за двадцать лет не были перепробованы все, все доступные средства совершить необходимое бескровным путём. Ибо где кровь, сударыня, там жадно раздуваются ноздри черни! Чернь – как полчище волков, готовых кинуться на двух неразумных, подравшихся в лесной чаще и тем навлекших гибель и на противника, и на себя. Я бы всё отдал, чтобы свершить необходимое, не прибегая к насилию и убийству! Шарми не выдержит нового мятежа, и уж точно не переживёт второй революции. Ни вы её не переживёте, королевская дочь, ни я.

– Так, быть может, моему отцу следовало ещё при жизни отречься от трона и назначить своим преемником вас? Это бы так всё упростило.

– Да, возможно, – без тени улыбки сказал Монлегюр. – Альфред не понимал одного: когда судьба страны оказывается на переломе, бразды должен принять не тот, в ком течёт сто раз разбавленная жидкая кровь старых монархов, а тот, кто знает, куда править. К сожалению, это мало кто понимает даже в наши просвещённые дни. И, к ещё большему сожалению, ваш отец был не из таких.

Он замолчал, потом со вздохом взял вторую чашку кофе и отпил из неё. Вид у графа Монлегюра был задумчивый.

– Вот вы сидите здесь передо мной, такая прямая, такая гордая маленькая мученица. Ответьте, если сумеете: за что и за кого ваши страдания? Почему вы всю жизнь провели в бегах, почему и теперь вынуждены бежать, почему никому не верите, а тем, для кого делаете исключение, доверяетесь напрасно? Не знаете? А я знаю: всему виной невежество вашего отца и гордыня вашего воспитателя, который слишком страдал оттого, что у него нет своих детей, и вырастил из вас идеальную дочь для себя, а не мудрую королеву. И сейчас вы мало чем отличаетесь от жестяного голема, оживлённого люксием и выполняющего раз за разом одно и то же примитивное действие, заложенное в него волей создателя. Кто ваш создатель, Женевьев Голлан, и для чего он вас создал – неужто вы никогда об этом не задумывались?

На мгновение Женевьев подумала, что, говоря о создателе, он подразумевает бога, и уже подготовила ответ в духе новейших веяний, когда внезапно осознала истинную суть вопроса. В самом деле… отчего она, не щадя ни себя, ни других, так настойчиво стремится исполнить последнюю волю своего отца? Что она знает о нём, о своём отце, кроме того, что он всегда видел в ней свою наследницу и никогда не видел в ней своей дочери? Она слегка сжала губы, не давая застарелой обиде прорваться наружу. Момент, в самом деле, совершенно неподходящий…

Хотелось поправить влажные волосы, спадающие на лицо, и Женевьев сделала это, не торопясь и с неизменным достоинством, чему вовсе не помешали связанные запястья.

– Кто бы меня ни создал и кем бы я ни стала, я такова, какая есть, – очень спокойно сказала она. – И то, что я есть, видимо, больше, чем просто гордая маленькая мученица, и не столь слабосильно, чтобы рассыпаться от пары ваших снисходительных тирад, господин Монлегюр.

– Вот! – воскликнул тот едва ли не радостно. – Вот, вот! Тысячу раз да! И вы ещё спрашиваете, отчего это я столько раз пытался вас убить. Какая бы ерунда ни укоренилась в этой растрёпанной головке, она сидит там слишком крепко. Ваш отец был невежественен, но вы хуже, чем невежественны – вы упрямы. И избавиться от вас будет проще, чем переубедить.