Свет в ладонях

– Скажу, что вы не можете ни подарить, ни продать мне то, что и так по праву принадлежит мне.

Монлегюр посмотрел на неё с любопытством.

– А вы, похоже, так и не поверили в историю, которую я поведал нашему общему другу Клайву Ортеге? Забавно… Впрочем, всё потом. Я не требую ответа немедленно. У вас будет время на раздумья. Сейчас вы отправитесь в местную камеру, боюсь, не слишком комфортабельную, но вам ведь не впервой терпеть невзгоды. Завтра вас под надёжным конвоем отправят в столицу. Я буду всё время держаться рядом. Нас ждёт ещё множество увлекательных бесед по дороге. Поезда нынче становятся ненадёжны, так что поедем каретой. До того, как мы прибудем в столицу, вам придётся дать мне ответ. О, и насчёт юного ле-Брейдиса – не волнуйтесь. Подозреваю, как он дорог вашему юному сердечку… Он отправится с нами, и будет в полной безопасности до тех пор, пока вы не определитесь с дальнейшим. Жаль, что Ортега погиб, – задумчиво добавил Монлегюр, глядя вдаль. – Ну да ничего не поделаешь.

– А известно ли вашей милости, что, помимо капрала Ортеги, со мной и лейтенантом ле-Брейдисом путешествовала ещё одна особа?

Монлегюр удивлённо посмотрел на неё.

– Да, разумеется, мне доносили. Некая девица, присоединившаяся к вам под Шартоном. Утонула вместе с Ортегой. Я думал расспросить вас о ней позднее, мне любопытно…

– Вам будет ещё более любопытно узнать, что эта девица присоединилась к нам не под Шартоном, а немного южнее. Под Монлегюром. Она пошла с нами потому, что отказалась отпустить со мной Джонатана одного. Видите ли, она его законная жена, но куда более примечательно то, что в девичестве её звали Эстер Монлегюр.

«Слишком рано, – сказал у Женевьев в голове голос ле-Бейла. – Ты выдала ему этот козырь слишком рано. Теперь ты бессильна, и это ничем тебе не помогло». Да, всё так, но слишком велико было искушение, слишком сильно было желание увидеть, как меняется у этого человека чтото в лице, и, самое главное – в глазах. И ещё Женевьев знала: если есть хоть крохотный шанс того, что Клайв и Эстер каким-то чудом уцелели, что их ещё можно спасти, то шанс этот нужно использовать сейчас, до того, как Монлегюр увезёт их с Джонатаном из Френте.

– Ле-Гашель! – заорал Стюарт Монлегюр, подлетая к двери и распахивая её с такой силой, что она ударилась о стену и штукатурка посыпалась на пол. – Ле-Гашель! Капитана ко мне, сейчас же!

Среди сильных мира сего в самом деле, как в водевилях, много злодеев, а попадаются и герои. Среди них есть патриоты и честолюбцы, идеалисты и стервятники, мученики и лжецы. И когда всё это до предела намешано в одном-единственном человеке, так трудно, почти невозможно разгадать, каков он на самом деле, что в нём там, на самой глубине. Так трудно разгадать, и вместе с тем – так легко.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, в которой разверзаются хляби морские, дабы явить взору наших героев кое-что интересное

Спросим нашего уважаемого читателя: доводилось ли ему слышать о людях, обладающих удивительным опытом погружения в междумирье? Иными словами, о людях, побывавших на грани жизни и смерти, ещё не покинувших этот мир, но уже заглянувших за грань, отделяющую нас от того мира, куда мы уйдём потом? О, пусть не заподозрит читатель, будто мы пытаемся навязать ему разговор о так называемых тонких материях или, хуже того, о религии и о боге – ведь наверняка строгий наш читатель, подобно принцессе Женевьев, является последователем новейших веяний и не верит во всякую метафизическую ерунду. В самом деле, чем тратить время на этакий вздор, лучше полистать газету. Но и в газете наш читатель рискует прочесть о случаях, широко известных ныне не только спиритуалистам, но и медикам. Разные люди описывают свой опыт по-разному: кто-то – как свет в конце длинного коридора, кто-то – как мягкую сияющую пустоту, а кое-кто встречается лицом к лицу с давно почившей супругой и даже успевает выслушать от неё гневную тираду по поводу недостаточной скорби, изъявленной лет десять тому назад по поводу её скоропостижной кончины.

Клайв Ортега имел бы что добавить к этому перечню удивительных описаний, причём, заметим, увиденное им выгодно отличалось от вышеописанных явлений хотя бы своей нетривиальностью.