Свет в ладонях

– Боже, Эстер, – простонал Джонатан и снова притянул её к себе так, что она взмахнула руками и упала вперёд, дёрнув в воздухе ножкой, такой же маленькой и изящной, как у сестры, но значительно более ясно очерченной. Ибо было на девице Эстер, старшей дочери графа Монлегюра, никак не кисейное платьице, а хлопковые штаны, их тех, что носят фермеры на полях. Это снизу, а верхняя часть её платья, не менее возмутительным образом отличаясь от туалета её сестры, представляла собою клетчатую рабочую блузу.

Джонатана, впрочем, это нисколько не удивило. Да он и не смотрел, во что она одета. Сейчас ему больше всего на свете хотелось её раздеть.

Но только не здесь, не в доме её отца, не под одной крышей с её матерью и сестрой.

– Что случилось? Где ты был? Почему не писал? Я так волновалась, – бормотала она, урывая мгновения между поцелуями, а он только прерывисто выдыхал ей в рот, ероша её светлые волосы, куда более короткие, чем у сестры, и куда более пушистые, собранные на затылке растрёпанным узлом, свисавшим на шею. – Ты мог бы хотя бы предупредить, что приезжаешь. Мы бы встретились на мельнице, как всегда, и…

Её сбивчивый шёпот наконец его отрезвил. Джонатан взял горящее лицо юной Эстер Монлегюр в свои большие солдатские ладони и отстранил её от себя, глядя на неё неотрывно взглядом нищего, разглядывающего витрину кондитерской и знающего, что ему предстоит страшный выбор между голодом и воровством.

Джонатан выбрал голод.

– Я не должен был приезжать, – он шептал, как и она, но его шепот был хриплым и от этого едва понятным. – Я не могу… и… мы не должны были видеться.

– Почему? Отца нет, он в Саллании и не приезжал уже больше года. А с матерью я бы разобралась, я её…

– Не в них дело.

– А в чём тогда?

– Как же я по тебе скучал, – с мукой сказал Джонатан, водя ладонью по её щеке и убирая ей за ухо выбившиеся из узла белокурые локоны.

Несколько ранее, рассказывая о путешествии принцессы и её лейб-гвардейца в компании бродячего цирка, мы вскользь упоминали о некой думе, тревожившей покой бывшего лейтенанта и мешающей ему сполна посвятить себя своему долгу. Мы не стали тогда вдаваться в это подробнее – отчасти из деликатности, дабы не бередить лишний раз душевные раны нашего славного героя, отчасти потому, что тогда это было некстати. А теперь как нельзя более кстати нам уведомить читателя, что вот он, предмет тяжких дум и забот Джонатана ле-Брейдиса, вот его самая страшная и самая сладкая тайна, о которой он не мог поведать никому, даже своему старому другу Клайву Ортеге. Тайна его была стройной и белокурой, целовалась так же пылко, как и любила, кисейным платьям предпочитала рабочие блузы и фермерские штаны, а звали её Эстер Монлегюр.

И она уже два года была женой Джонатана ле-Брейдиса.

– Я тоже скучала. Ты так и не ответил, почему от тебя не было писем. И почему ты сейчас приехал… если не из-за меня…

Она вдруг словно впервые осознала то, что сказала сейчас вслух. И осознание это явно не понравилось девице Монлегюр (так мы будем звать её, ибо таковой она оставалась фактически, хотя по закону была уже госпожой ле-Брейдис).

Тут следует отдельно оговорить, что, когда девице Монлегюр что-то не нравилось, она становилась странным образом похожа на свою матушку.

– Джонатан, зачем ты приехал? – резко спросила она, отстраняясь от него окончательно и разрывая объятия.

Он сидел ещё какое-то время на краю кровати и смотрел на неё, поднявшуюся на ноги, снизу вверх, запечатлевая в памяти её сердито сведённые тонкие брови, и складку слева от губ, и нетерпеливый блеск в широко посаженных глазах, и блестящие в лунном свете волосы. Он давно не видел её, а когда мы долго не видим тех, в кого влюблены, то, встретившись, никак не можем на них насмотреться, особенно если нам двадцать лет.

Эстер терпела несколько мгновений его ошалелый обожающий взгляд, а потом сердито толкнула его ладошкой в грудь. Ладошка её, стоит заметить, была довольно сильной для такой юной девушки.

– Джонатан!

Он тяжело вздохнул и стряхнул наконец наваждение. А потом рассказал ей правду.

Ну, не всю, разумеется. Он сказал лишь, что случилось большое несчастье, из-за которого он был несправедливо обвинён во всяческих злодеяниях, из-за чего ему пришлось спешно покинуть столицу. Помогли ему в том добрые люди, путешествующие по стране и дающие представления, в которых немалую роль играет люксиевый голем. Который, надо же такому случиться, сломался, а один из спутников Джонатана сказал, что именно здесь, в поместье Монлегюр, этого голема сделали и ему подарили…

– Ты его сделала, да? – спросил Джонатан, и как он ни старался, ему не удалось удержаться от осуждения, прозвучавшего в вопросе. Ну ещё бы – пока он там ценой собственного здоровья и репутации защищает монархию, его благоверная делает подарочки всяким пройдохам, валандающимся по белу свету! Мысль эта теперь, при виде Эстер, оформилась окончательно и взыграла в Джоне с новой силой, уже второй раз с того мгновения, как Паулюс ле-Паулюс упомянул о поместье Монлегюр. Нет, ну подумать только! И как она могла!