Свет в ладонях

Так вот Клайв Ортега бежал из Саллании следом за своим непутёвым другом Джонатаном и своей соперницей и главной врагиней Женевьев Голлан.

Мысли его к тому времени, когда копыта Выдры перестали цокать по булыжникам мостовой и глухо зашлёпали в дорожной грязи, несколько улеглись и прояснились. Он не вполне понимал сам причину своего стремительного побега – ведь ему ровным счётом ничего не угрожало, напротив, его повысили, его обещал держать в курсе всех дел, на него возлагали великие надежды… Только всё это так отчётливо напоминало сыр в мышеловке и так явственно пахло каким-то страшным обманом, что Клайв доверился чутью и сделал то единственное, про что вопил ему во всю глотку инстинкт – малодушно драпанул. И что-то подсказывало ему, что если бы он послушался своих новых добрых друзей из Малого Совета и принял предложенные апартаменты в Зюро, то наутро обнаружил бы, что дверь в эти апартаменты отпирается только с одной стороны, причём это вовсе не та сторона, с которой оказался бы Клайв. Клайв не был искушен в дворцовых интригах, он плохо учил историю в академии, он даже был не шибко умён, между нами говоря; и всё же он знал, что когда некто, обладающий огромной властью, внезапно складывает тебе к ногам столь же великую власть, то ему наверняка что-то от тебя нужно взамен. Клайв не то чтобы не готов был обсуждать это, не то чтобы ему не было любопытно, не то чтобы кровь не бежала в его венах быстрее при одной мысли обо всём случившемся… Но просто он желал разобраться во всём этом, будучи в равных условиях со своими благодетелями. А иначе всё это было ну очень уж подозрительно.

Оттого он и солгал им, сказав о том, куда направились Джонатан с принцессой. На самом деле Клайв этого вовсе не знал. Он только видел, как повозка доктора Мо катит себе по дороге к югу, но куда именно катит и где свернёт – это ему было совершенно неведомо. Что весьма досадно было теперь, так как Клайву предстояла та задача, с которой за несколько недель так и не справились все дворцовые ищейки «трёх братьев».

Ему предстояло выследить и поймать Джонатана ле-Брейдиса и принцессу Женевьев.

Странное, казалось бы, намерение. В конце концов, разве не этого желали и «три брата»? С помощью Клайва, который знал Джонатана как облупленного и знал, как именно они выбрались из столицы, эта задачка могла бы решиться наконец, и довольно быстро. Клайву не было никакой нужды самому бегать за принцессой – её привезли бы к нему через несколько дней, подали бы на блюдечке, как расписное пирожное. Вот только сама мысль об этом настолько претила Клайву Ортеге, настолько противоречила его деятельной, резкой и благородной натуре, что от одной мысли о подобном ему делалось противно. Слава всевышнему, руки-ноги у него пока на месте, и голова вроде крепко держится на плечах, и даже порою о чём-то думает. Всё, что Клайву хотелось разузнать у принцессы (о, сколь ясны теперь становились её странные разговоры и не менее странные манеры в подвальчике на Петушиной улице…) – всё это он должен был выспросить у неё сам, с глазу на глаз, не приставляя ножа ей к горлу, но и не оставив возможности увильнуть. Он недолго знал эту женщину, но в её гордости, надменности и отваге не имел оснований сомневаться. И нутром он разумел, что, будучи доставленной во дворец Зюро и представ перед Малым Советом и Клайвом в качестве пленницы, принцесса не скажет ничего – во всяком случае, ничего из того, что Клайв в самом деле жаждал услышать. А именно – знала ли она о преступлениях своего отца? Говорил ли он ей, что семейство Голлан – узурпаторы? Был ли хоть какой намёк на это, хоть что-нибудь, что заставило бы принцессу усомниться в законности собственных претензий на трон и заподозрить, что где-то в безвестности прозябает истинный наследник трона Шарми? Клайв не знал, что дадут ему все эти ответы; не знал он и того, отчего они так для него важны. Но знал он точно, что не успокоится, пока не получит их. И ещё: если окажется, что Монлегюр, Дердай и Киллиан сказали ему правду, Клайв собственноручно скрутит прелестную узурпаторшу в узел и приволочёт в столицу в мешке, даже если ему ради этого понадобится второй раз посягнуть на её девичью стыдливость.

Так он думал, труся на своей любимой Выдре по проезжей дороге от Саллании к Пенье. Мимо него, обдавая бока его лошади жидкой грязью, проносились кареты и дилижансы, тащились, скрипя, крестьянские телеги, стучали единственным колесом тачки и пару раз прогудел люксовоз, когда дорога вывела к рельсам и ненадолго пошла рядом с железной дорогой. Клайв, убаюканный этими звуками большого города, долго ещё кружившими за городской стеной, задремал в седле. Проснулся он, когда Выдра споткнулась о камень, измученно фыркнула и встала, переминаясь с ноги на ногу. Клайв выпрямился, поморгал и увидел, что день-то уже клонится к закату, а он по-прежнему не понимает, куда едет и что ему делать дальше. Неподалёку, к счастью, виднелась какая-то деревенька; а где деревенька, там и трактир, так что Клайв решил, что утро вечера мудренее.