Свет в ладонях

Что «поэтому», Джонатан заключить не успел. Дверь распахнулась, и женщина, отворившая её, отстранилась, давая дорогу другой особе, которая и ступила первая в передний покой королевской спальни. Она была очень маленького роста и хрупкая, миниатюрная — это всё, что Джонатан успел заметить. Это, да ещё две крохотные белые ручки, выпорхнувшие из широких рукавов плаща и откинувшие капюшон. Она даже не сняла верхнего платья, идя к королю, и, судя по её частому поверхностному дыханию, очень спешила. А ещё это дыхание говорило о том, что ходить быстро она не привыкла.

— Прошу, ваше высочество, — сказала одна из двух женщин, вошедших следом. Одна из них тоже была в плаще и торопливо распутывала завязки у горла, а вторую Джонатан раньше видел — это была леди Гловер, старшая придворная дама, одна из немногих, кто ещё не покинул дворец.

Лейтенант Уго встал у них на пути, странно блестя глазами. Леди Гловер смерила его таким взглядом, что блеск этот притух на мгновенье.

— Дорогу её высочеству, солдат, — отчеканила она так по-военному резко и жёстко, что Джонатан невольно вытянулся в струнку. Уго потоптался немного на месте, потом повторил, растягивая слова:

— Её-ё высо-очество? Ми-илости про-осим.

И отступил, давая путь принцессе и её спутницам.

Те немедленно двинулись вперёд. Принцесса, не проронившая ни слова, лишь тряхнула волосами, присобранными на затылке и примявшимися под капюшоном. Они у неё были то ли русые, то ли каштановые — Джонатан в полумраке не успел рассмотреть. И лица её не успел рассмотреть — пялился, как болван, чуть только рот не разинув, и думал, что ну надо же, как получилось…

Надо же, что именно сегодня, в ночь, когда его совершенно случайно назначили в караул при спальне монарха, в город вернулась единственная дочь короля, принцесса Женевьев, покинувшая страну много лет назад.

В сущности, это было всё, что Джонатан знал о принцессе. Во дворце её вспоминали редко, а сам он если и задумывался о ней, то лишь гадая, почему она не приедет к умирающему отцу. Что ж, вот и приехала… Портьеру за ней опустили, и дверь закрылась, отрезав королевскую спальню от передней.

Уго со Шнейлем переглянулись. Вся их расхлябанность разом куда-то пропала. Они натянули свои мундиры, и Джонатан мысленно одобрил это, радуясь, что даже в самом бесстыжем разгильдяе может проснуться чувство долга перед своим сюзереном. Король умирает, и только что мимо них прошла будущая королева. Теперь она уже не покинет столицу — и, как знать, может, только мечта о встрече с ней держала в живых бедного старого короля. Принцесса, похоже, очень спешила к отцу, раз о её возвращении не было объявлено официально, и сейчас вбежала к нему, не сбросив заляпанного дорожной грязью плаща. Впрочем, это было немного странно, ведь о болезни короля Альфреда было известно давно и…

Джонатана так увлекли эти мысли (он вообще относился к породе молодых людей, склонных уплывать в мечтах незнамо куда), что он едва не пропустил момент, когда Вилли Шнейль, натянув мундир и сунув за пояс свой пистолет, вынул из ножен форменный кортик и, ступив к Джонатану, ударил его в правый бок.

Джонатан опомнился за долю мгновения до этого и успел отшатнуться. Лезвие пропороло ему мундир. Если бы Джонатан поддался на уговоры и, по примеру своих товарищей, тоже разделся, сейчас в боку у него была бы колотая рана и его кровь хлестала бы на тёплый, нагретый люксиевой печкой мозаичный пол. Вот так рьяная верность Уставу спасла Джонатану ле-Брейдису жизнь. Впрочем, задумался он над этим гораздо позже.

Шарахнувшись от нападающего, Джонатан покачнулся, и это дало Шнейлю ошибочную уверенность, что нападение удалось. Он расслабился на секунду и опустил кортик, тогда как Уго, неподвижно стоявший в стороне, молча наблюдал за происходящим. Джонатан инстинктивно понял, что это необходимо использовать, схватился за бок и, захрипев, стал оседать на пол. Шнейль расслабился окончательно — и лишь секунды через две заметил, что на пальцах Джонатана, сжимающих разорванную ткань мундира, нет крови. Шнейль рванулся к нему опять, но драгоценное время было уже упущено: Джонатан выхватил шпагу левой рукой и вонзил её кончик Шнейлю прямо в горло, открытое распахнутым воротом сорочки.

Шнейль рухнул на него, булькая кровью. Джонатан увернулся от валящегося тела — и в тот же миг лицо его опалило порохом. Ему опять повезло, второй раз за эти безумные полминуты, самые безумные в его недолгой жизни. Уго стрелял почти в упор, но умудрился промазать, и пуля выбила золочёный изразец из печи, разнеся его вдребезги. Уго чертыхнулся и швырнул пистолет на пол — перезаряжать не было времени. Но вместо того, чтоб выхватить шпагу, он кинулся к спальне короля, оставив за собой и Шнейля, валявшегося в луже крови, и оторопевшего, оглушённого выстрелом лейтенанта ле-Брейдиса.